целовать ей ногу, ту самую ногу, которую следовало бы отрубить, потому что она ведет на стезю преступлений. О, да он скорее предпочтет простую ячменную кашу, буйволову шкуру на соломенном ложе, стрелы славинов, чем такой унизительный поцелуй. Честных героев Феодора не жалует, а раздушенных франтов принимает в роскошных покоях и осыпает почестями. Где мы, что ждет нас?

Хильбудий грустно прислонил голову к деревянному столбу и глядел на дунайские волны, спокойно катившие вдаль.

Но что это?

Полководец повернул голову, его всклокоченные слипшиеся от пота кудри зашевелились.

Второй сигнал — за ним третий, четвертый.

Часовые подняли тревогу! Лагерь ожил. Все закипело перед шатром полководца, посреди претория^[20] собрались военачальники.

Хильбудий уверенным шагом победителя спокойно и неторопливо подошел к часовому у ворот лагеря. Страж указал ему на приближавшийся конный отряд.

— Это гонцы из Константинополя. Давай отбой, пусть воины отдыхают. А потом пойди отвори!

По звуку трубы лагерь утих, военачальники разошлись. А Хильбудий спустился по лесенке с вала и пошел через ворота навстречу всадникам. Он даже не распорядился зажечь факелы. Ночь была такой ясной, что при лунном свете он различал лица.

Поравнявшись с Хильбудием, соскочил с коня на землю таксиарх^[21] Асбад. Его доспехи сверкали золотом, легкий шлем украшали разноцветные каменья. Он восседал на красивом жеребце, покрытом дорогим седлом, на узде мерцали позолоченные пряжки. По сбруе сразу можно было определить, что конь этот из царских конюшен.

Асбад приветствовал трибуна Хильбудия с дворцовой учтивостью. Хильбудий ответил ему сурово и кратко, как солдат, которому крепкое рукопожатие милее поклонов. Он проводил его в свой шатер и пригласил сесть на дубовую колоду, перед которой стояла грубо отесанная плаха-стол. Потом собственноручно высек огонь, зажег глиняный светильник, висевший посреди шатра, и вышел распорядиться насчет ужина.

Асбад осмотрелся. Мечи, копья, несколько доспехов со следами вражеских ударов на груди; кое-где на них еще заметны пятна крови. Все это удивило Асбада. На губах его появилась усмешка. «И это полководец! — подумал он, — Такая берлога под стать варвару, а не полководцу ромеев!»

Когда Хильбудий возвратился, Асбад все еще стоял посреди шатра.

— Садись, таксиарх! Ты устал. Я приказал изжарить на ужин ягненка. Вы долго ехали?

— Четырнадцать дней!

Хильбудий ничего не сказал, но, окинув Асбада многозначительным взглядом, подумал про себя: «Будь это правдой, твой доспех не сверкал бы так и конь бы устал куда больше!»

— Ты привез важные вести?

— Светлейший господин и василевс Юстиниан тебя, раба своего, приветствует и шлет тебе это письмо.

Хильбудий тут же распечатал послание императора и подошел к светильнику, чтобы прочесть его. На лице его не дрогнул ни один мускул. Асбада неимоверно оскорбили холодность и спокойствие, с каким полководец читал строки, начертанные в императорской канцелярии. Кончив, трибун положил пергамен^[22] на стол и спокойно сел.

Асбад не проявил любопытства, так как знал, о чем пишет император. Но молчание Хильбудия злило его.

— Когда ты возвращаешься?

— Завтра. Я спешу.

— Ответ получишь сегодня вечером.

Хильбудий взглянул на гонца, словно желая сказать: «Никуда ты не спешишь. Просто солома и воловьи шкуры не очень-то тебе по душе! Ты охотнее остановишься по ту сторону Гема^[23], там, где можно отлично поразвлечься в безопасных местах; а вернувшись домой, будешь рассказывать во дворце, как намучился в стране варваров».

— Не обессудь, трибун, но такое жилье слишком убого для полководца. Прости меня, но оно скорее под стать варвару!

— Александр был великий полководец, а спал на голой земле. Империя послала меня, верного своего раба, вымести варваров с нашей земли, как сор, и для меня такое жилье даже роскошно. Я сожалею, что не могу встретить тебя дамасскими коврами и персидскими благовониями. Но знай, что, когда Хильбудий в лагере, он предпочитает запах лука и чеснока аромату восточных пряностей.

Таксиарх прикусил губу.

— Я понимаю, к дикой жизни можно привыкнуть. Но разве достоин упрека тот, кто, приезжая сюда из священного императорского дворца, не может сдержать удивления?

Оруженосец Хильбудия принес ужин. Асбад принялся за благоухающее жаркое, усердно запивая его вином, стоявшим перед ним в чаше.

Пока он ужинал, Хильбудий написал императору одну-единственную фразу: «Господин и повелитель, если я не паду в битве, ты получишь то, что желаешь».

Он свернул свиток, запечатал его крупным бронзовым булотирием, на котором был вырезан большой крест с копьем, и вручил письмо Асбаду.

Хильбудий ничего не сказал ему, и гонец был взбешен.

Но полководец оставил без внимания его сердитый взгляд. Он пожелал гостю доброй ночи и вышел, уступив свой шатер. Сам же отбросил попону в ближайшем шатре, лег и крепко заснул.

Когда полог за Хильбудием опустился, на лице Асбада заиграла презрительная усмешка.

— Глупец! Пусть Византия изумляется тебе, пусть император называет тебя столпом империи на севере, и все же ты глупец. Ты отличный солдат, это верно. Ну так и дерись, побеждай, а потом приезжай в ослепительный Константинополь, развлекайся, пей, потешь свою душу, а уж после снова забирайся в эту собачью конуру. А так… глупец! И жены нет рядом, и ни одной девицы во всем лагере не сыщешь. Глупец, ха-ха-ха!..

На другое утро Асбад поспешно уехал, увозя с собой лаконичный ответ.

Сразу после отъезда гонца Хильбудий приказал воинам наточить зазубрившиеся мечи, наполнить мешки зерном на три недели и взять с собой свинцовые чушки для пращей; стрелкам он приказал набить колчаны стрелами. Вечером он распорядился навести плавучий мост через Дунай, осмотреть и поправить доски, забить новые клинья в расшатавшиеся брусья и в полночь быть наготове.

Никто не удивлялся, не раздумывал. Все происходило так, словно из сердца Хильбудия кровь переливалась в руки воинов, словно одна и та же мысль билась в мозгу у всех. Солдаты не проявляли любопытства и не болтали попусту. Они видели высоко поднятую голову своего полководца, его могучую грудь под прочным доспехом, туго затянутый ремень — и каждый понимал, что их ожидает нелегкое дело.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После принесения жертвы Сварун велел отдыхать. Он распорядился заколоть откормленных волов и целое стадо овец, чтобы люди попраздновали на славу. Любиница привела из крепости веселых девушек, они прислуживали воинам, наливали им меду в роги и кубки, пели, плясали и