оттуда она исчезла, крепко побратавшись с местным сейфом и очистив кассу. Взяла ли она деньги для детей Подмосковья, откуда, по слухам, была родом? Не уверен. С деньгами все было смутно и неясно, но назвать ее проводницей коммунистических идей тоже нельзя, поскольку по исчезновению из Копенгагена в местной ячейке обнаружилось ноль человек.

— С-сука! — повторял Крепыш.

— Жаль — говорил он, что получил эти сведения только в море, а то нашел бы ее и убил. Но где искать?

Машину Кота, как сказал мне Крепыш, после долгих поисков обнаружили на окраине Глюксбурга, на немецко-датской границе. На грязном капоте (где она нашла грязь?) игривая надпись: «А ну-ка, Вовчик, быстро! Помой меня!» Крепыш мне признался, что Вовчик — это он. Тут чайка с издевательским хохотом спикировала на нас. Крепыш выхватил из-под мышки пистолет. Грохнул выстрел — звук удвоился эхом от каменного лба. Как бы два выстрела — за измену любви и измену делу!

На, Луша, получай! С пронзительным криком чайка скрылась в волнах. Потом мы спустились в бар и там долго прощались — каждый со своей любовью.

На причале нас встречала Луша. Я немножко задержался в каюте, заканчивая записи, а когда выскочил — мои дружки были выставлены в наклонку, упершись руками в борт, почти зависнув над темной водой; Луша гарцевала вдоль строя с автоматом в руках, ударом ноги в тяжелом ботинке раздвигая ноги бандитов пошире. Вот так встреча! Луша свободолюбиво мотнула головой, и из-под пятнистого берета вывалились и тяжело закачались серьги, как ордена. «Подвиг разведчицы Луши Чулановой, которая по заданию командования долго притворялась нехорошей!» Вслед за ней ребята в десантной форме деловито стучали по почкам, вытаскивая бумажники.

— Славно работают, с душой! — поделился я с Лушей.

— Между прочим, они работают совершенно бесплатно! — с пафосом произнесла она. Да-а, когда ее тянет на пафос, совладать с ней абсолютно невозможно. Богиня внутренних дел!

— Вы написали наконец любовную сцену? — сдержанно осведомилась она. Неужели помнит? Я был ошарашен: чтобы описать любовь с ней, надо обладать истинно шекспировским темпераментом!

— Мне становиться? — я кивнул на борт. По мне, так лучше это.

— Мы с писателями не воюем! — произнесла она. Видимо, слова эти были шифром в ходе операции: когда я шел по узкому таможенному коридору вокзала, все еще пересекая границу, сзади вдруг обрушился молодецкий удар. «Неужели колом? Стало ли это традицией при пересечении границы?» — успел подумать я и вырубился.

Очнулся я на скамейке возле Морского вокзала, освобожденный от материальных ценностей. Я кинул руку за пазуху: отлично! Главный мой груз — каталог «Ноги принцесс» с ее портретом был на месте, холодил кожу.

«Вислоокий ты мой!» — называла меня она. Я заплакал.

Эпилог

Тех, кого волнует дальнейшая судьба наших героинь, могу успокоить: у них все хорошо.

Луша, как и мечтала, вся отдалась культуре — управляет ей в одном из регионов России, по странному ее выбору, отделенном от нашей страны иноязычным государством. То есть сбылась и вторая ее мечта: любить Россию в некотором отдалении от нее. Когда вверх взлетает такая плечистая чайка — ее не остановить.

Со своей мафией она разобралась удивительно просто: попросила у этих самых бандитов денег на детский дом, а когда те злобно отказались, заклеймила их бездушие по отношению к святому. Похоже, что святое олицетворяла она сама.

Толкусь в ее приемной.

— У Лукерьи Ильиничны товарищ Османов! — сообщил ее секретарь, накачанный паренек. Я не знаю его. А наш общий друг Тоха окончательно размагнитился, и от его не совсем обычного прошлого осталось одно: молния между пальцами ног! «Как, бьет молния-то?» — спрашиваю я. «Бьет!» — вздыхает Тоха.

Выходит лоснящийся Османов. Наконец-то увиделись.

— Здравствуйте, здравствуйте! Много о вас слышал! — расплывается в улыбке. — У меня к вам ма-а-аленькая просьба: никогда больше не приезжайте к нам!

— Слушаюсь! — отвечаю я.

Вхожу к Луше в кабинет. Луша пишет.

— «Катюшу Маслову» хочет. Просит помочь, — кивнув вслед Османову, говорит она.

— Как? Так у них же воды нет!

— Это его проблема!

Вошел Поцелуев.

— Знакомы? — спрашивает Луша. — Генеральный директор нашего кинофестиваля «Золотая дюна». Первый приз — двести пятьдесят тысяч долларов. Как вы думаете — достаточно, чтобы мировых знаменитостей привлечь? (Себя, во всяком случае, она явно привлекала.)

— Считаю, что возрождение края должно начинаться с культуры! Вы согласны? — с угрозой.

Согласен, конечно, согласен! Я бы даже этот фестиваль «Золотой жилой» назвал! И догадываюсь даже, кто скромно получит первый приз. Но должен же кто-то начинать?

Поцелуев, получив ее подпись, ушел.

— ...Любили ли вы кого-нибудь, Валерий Георгиевич? — подняв на меня скорбные очи, произнесла Луша.

Это после того, как прочла первую страницу моей повести о ней. Любил ли я кого-нибудь? Кажется, да. Но, глядя на нее, как-то в этом сомневаюсь. На самом-то деле интересует ее совсем другое: можно ли любить ее?! Ну что тут сказать? Не сомневаюсь, что она получит в жизни все — и первый приз, и последний... но я глубоко сочувствую тем, на кого она обрушит свою страсть.

— ...Напомнить? — лукаво шевельнув грудью, произносит она. Шалит.

— Нет, нет! — испуганно кричу я. — Только не здесь!

Даже покраснел. Часть застенчивости сохранил, но исключительно для своих хитрых целей.

— Учти: исказишь хоть слово — с тобой разберутся! — поняв, что ничего со мной не сделать, злобно прохрипела она.

Прекрасно же знает, что не искажу. Понимает, что узнаваемо ее изображу только я, — а человека по-настоящему интересует только это. «Золотая дюна» — лучший финал! Зачем же искажать? Осталось лишь записать. Можно приступать, и она-то знает, что я с моей тупой добросовестностью доведу дело до кондиции... Имеется легкая фальшь. А как она изображала посаженную на кол? Смертельные хрипы, когда орудие смерти (как бы пройдя насквозь) закупоривает снизу гортань... Фальшь? А как действует! Если бы, будучи бытописателем, я отказался иметь дело с ней или попытался изменить ее в лучшую сторону — был бы я прав? Думаю, нет.

Мы церемонно прощаемся. Для повышения рабочей смекалки прошу выписать мне спецтортик: продукт совместного предприятия, уже не в виде умной головы, а в форме церковки, пропитанной ромом.

Всю дорогу в самолете я нюхал тортик — не мало ли рому? — и при подходе к дому Ляли (давно не был у нее!) сорвал с тортика этикетку, жадно сжевал.

Стоя перед ее дверью, успокаивая сердцебиение, в сотый раз