Н. Баршев. Прогулка к людям

I.

Так началось с утра необычно и многозначительно. Прежде всего сломался передний зуб. Еще за утренним кофе он усердно работал над хлебной корочкой, но вдруг крякнул и вышел из строя. Тут подскочил к нему язык, пощупал и совсем изо рта прочь погнал. Хочешь — погляди.

Андрей Прокофьевич повертел зуб в руках, подошел к зеркалу, оскалился и потрогал пальцем сквозное место.

— Да, вот так и молодость и жизнь проходят, а что о них вспомнишь?

Вспоминать было нечего и некогда: время было итти на службу.

Когда оделся и пошел, приключилось второе событие. Вот уже семь лет одна дорога: по правой стороне Знаменской улицы до лавочки с чем-то пестрым в окнах. Здесь покупка газеты и переход на другую сторону.

Однако нынче не поймешь — не то дом обвалился, не то мошенников ловили, только прохода по Знаменской улице не было — не пускали.

Ежели летящему жуку подставить ладошку, тот непременно жикнет, выключит свой мотор и по отвесу вниз. И нисколечко не удивится, не беда, — сейчас куда-нибудь дальше тронется.

Здесь было труднее.

Как же так, если дом обвалился, можно и обойти его, а если преступники, до каких же пор ждать, ведь на службу надо.

Был Андрей Прокофьевич инженер Воробьев робким и усердным, со скрипучими сапогами, с лицом потускневшим и мелким. Годов же ему было 35.

А пропуска не было — пришлось итти в обход, и были странны и даже приятны другие чем всегда умытые осенью дома и другие утренние прохожие.

И опять потрогала мозг непривычная мысль.

— Да, вот так изо дня в день все то же, все то же, неужели навсегда, как зуб, отжую свое, расшатаюсь и пожалуйте прочь?

Из-за всего этого газету не купил, а к утреннему докладу опоздал.

И спокойно ждал его кабинет, такой знакомый, глаз забыл навсегда и цвет сукна на письменном столе, и глупого бронзового оленя, поставленного для авторитетности и украшения.

На столе топорщились и тянули к себе непросмотренные бумаги. Служба, как приводной ремень, скользила в машине без остановки, плавно и торопливо.

— Вас тут вагонный проводник Пострелкин дожидается, — доложил курьер.

— Ах, Пострелкин, что ему нужно, пусть войдет.

В слегка отворенную половинку двери тотчас же вошел боком и, оправляя пояс, встал у другой половинки, сильно усатый человек.

— Здравию желаю, Андрей Прокофьевич!

— Здравствуйте, Пострелкин, ну в чем дело?

— Да вот, — отлепился тот от двери и подошел к столу, — нельзя ли отправить нас завтра с ускоренным. Говорил он по врожденной привычке нагибаясь конфиденциальным шепотком и при этом ласково шевелил усами.

— Кого это вас?

— Да доктора вот больного, как его фамилия-то все забываю, вот здесь и документики все, извольте взглянуть.

Сухие, слегка дрожащие пальцы, привычно перелистали поданную пачку. Одна из бумаг, подписанная каким-то врачом, была прочитана до конца. Была она адресована заведующему Терским лепрозорием и значилось в ней:

"Препровождая к вам больного доктора Деспиладо, сообщаю о нем нижеследующее. Д-р Деспиладо 37 лет, д-р медицины и хирургии Республики Куба, прибыл в колонию лепрозных Крутые Ручьи летом 1922 года, командированный для научных работ; признаки проказы стали у него появляться в конце 1922 года. В мае месяце сего года им была убита, из ревности, сестра милосердия колонии Чайкина, при чем д-р Деспиладо покушался на самоубийство, но был спасен принятыми мною мерами. Ныне переводится по постановлению Губсуда, во вверенную вам колонию. Д-р Деспиладо в течение своего пребывания в колонии оказался крайне осведомленным врачом, хорошим хирургом и акушером. Значительно потрудился в области бактериологии проказы.

Психически врач Деспиладо вполне нормален и экспертная комиссия признала, что он страдает лишь истерией. Отличаясь мягким характером, врач Деспиладо обнаружил некоторую неуравновешенность в вопросах, касающихся его отношений к женщинам, при чем резко выступила его пламенная ревность, которая и довела его до преступления. Вследствие этого, требуется для предупреждения подобных случаев, внимательно следить, чтобы не появились у него любовные сношения с женщинами и для этого его необходимо вовлечь в усиленную научную работу, тем более, что эти занятия могут дать в будущем ценные данные для науки".

— Куба, лепрозорий, убийство…

Возле шевелил усами Пострелкин и когда решил, что чтение закончено, допустил сказать в виду старого знакомства.

— Чудной доктор-то, все в окошки на женщин зарится, скучает, скажите какая болезть — проказа, упаси бог, а я и не знал!

— Ладно, Пострелкин, распоряжение будет сделано.

— Вот и хорошо, благодарю вас, до свидания!

— Всего хорошего!

Но, дойдя до двери, осмелел, воротился к столу и сообщил еще:

— Хоть и фамилия моржовая, а по всей видимости приятный человек, жалко его, фельдшер пьяная морда такая, ушел до завтрого, так ему и совсем скучно. А я понятное дело неподходящий субъект.

Андрей Прокофьевич рассеянно кивнул головой, и Пострелкин ушел.

И было это третье и самое важное в часах суток, а может и в днях жизни инженера Воробьева. В затхлый кабинет вошла дерзкая жизнь и провела упруго-скрипучим крылом по пыльным мыслям. И прежде всего стало жаль себя и, когда глотал тревожную слюну, тронул языком во рту непривычно пустое место. И тотчас же подмигнул из бумаг и махнул чем-то ярким и пестрым д-р Деспиладо. Представлялся он мощным мужчиной в костюме торреадора, совсем как в давно виденной опере. И совсем неожиданно возникло неясное желание посмотреть на д-ра и боролось оно с робостью и деловито-бумажными мыслями.

А приводной ремень скользил плавно и мягко и также мягко принес и поставил у стола свежую точно с морозного воздуха и шелковистую Тамару Петровну, делопроизводительницу стола учета.

— Можно к вам?

В глазах и голосе веселость и неистощимая надежда.

— Самый неприятный элемент, еще потом сослуживцы подтрунят. — И, не взглянув, спросил нарочито грубовато:

— Ну, что?

Ах бывало, не раз бывало воплощалась она в воображении, покорная всем желаниям и теперь еще неловче смотреть на красивые открытые плечи.

— Ну, что?

— Вот тут ведомость подписать.

И встала слишком близко, можно бы и подальше. Хочется подписать поскорей, но ведомость интересная, умело бегут глаза по графам и цифрам.

— А почему здесь не показан средний оборот вагона?

Низко заклубились томящие темные волосы и нужно поднять, только поднять голову и окунуться в ждущие глаза: инженер Воробьев — завидная партия.

— Ах, подождать, не подписывать, пусть стоит возле, еще, еще! — Но больше