«узун-кулак» — длинные уши. Кочевники азиатских пустынь могли бы позавидовать той скорости, с которой распространилась по городским школам весть о краевых состязаниях моделистов.

— Во, на настоящих самолетах катать будут, кто первое место займет! — об'явили друг другу ребята.

— На палочке верхом тебя прокатят, — сомневались скептики, а втихомолку усиленно пострагивали бамбуковые палочки для моделей.

— Генка, а кто будет отбирать модели на состязания? — приставала к Гене каждый день Жеся, — ты бы нам сказал.

— Иди ты, я сам еще не знаю. Может, выставка будет сначала.

Появились модели и в школах под партами у ребят. На переменах шло оживленное обсуждение деталей.

В Пушкинской школе занятия шли в три смены. Классов не успевали проветрить. Школа освобождалась поздно вечером. Под классы занимались все свободные комнаты и даже клетушка около вешалки. В длинных и мрачных коридорах безобразными, таинственными нагромождениями стояли, уткнувшись в стены, фанерные декорации давно отыгранных спектаклей, плакаты, буквы на длинных палках.

— Ребята, давайте отгородим уголок, — предложила как-то Жеся, но пришел заведывающий школой, раскричался и не разрешил ворошить хлам.

Попробовали ребята пробраться с моделями в учительскую, но и оттуда пришлось выметаться.

— Нашли место для игрушек, — сердито отчитал ребят зав, — заниматься надо, а не палочки клеить. Вон — неудов какая куча в группах, а вы и в ус не дуете.

Пришлось все-таки Гене уступать свою комнату. Он жил у тетки. Тетка целый день, а иногда и два дня дежурила то в больнице, то у больных и ребятам в комнате было раздолье.

— Генка! — принесла однажды новость Жеся, — ребята! чеховцы тоже готовятся!

— Как им не готовиться, — сердито загалдели ребята, — с ними крайосо вон как носится. Они и на выставках уже два раза премии получали, а этот-то, председатель Осоавиахима, все время их выхваляет. Помнишь, как он тогда тыкал всем школам в нос ихнюю работу: вот, ребята, Чеховская школа серьезно взялась, вот, ребята, у Чеховской учитесь… А что у них учиться? Небось, он не знает, как чеховцы отстают по всем предметам, у них неудов, как маку, посыпано в журналах. А дисциплина?

— У них моделистов-то 5 на всю школу, а шуму на всю Сибирь, — пренебрежительно сказал Гена, полируя палочку, — ну, да мы их все-равно подкуем.

— Подкуешь, — недоверчиво протянула Жеся, — они вон к шефу уже нырнули.

— О?

— Вот тебе и «о?» Умаслили цехком: так и так, мол, скоро состязания, а у нас инструменту почти нет, материала для моделей нет, мастеров нет.

— Ну, и что?

— А вот и то. На заводе здорово обрадовались: мол, будем помогать, а когда ребята модель на выставку поволокут, все станут говорить, что шефы помогали модель делать.

— Это каждый дурак может — с настоящими мастерами модели строить, да еще на заводе. А у нас клей поставить негде.

Незаметно разгоралось негласное соревнование между школами.

— Волкомеров тебе, Шурка, модель показывал? — спрашивал Толя Бурченко из Чеховской школы у приятеля.

— Не-е, этот на покажет, он все прячет, боится, мы у него премию перебьем.

— Вот дурак! А на знаешь, в Пушкинской готовятся ребята?

— Ага. У них этот Генка Стрижов, ох и здорово делает модели! Знаешь, у него есть, говорят, одна модель автожира.

— Врешь?

— Частное пионерское!

— Ты видел?

— Нет, он не показывает. Мне Филька говорил, что они хотят нас подковать.

— Слабо им.

— У них народу больше.

— А у нас зато шефы помогают. А народу и мы сколько хочешь наберем.

Чеховцы храбрились, но к вестям о Пушкинской прислушивались с тревогой.

Моделисты Пушкинской школы, поглядывая из окон на зеленое здание чеховцев, не раз втихомолку вздыхали, и вновь и вновь подсылали разведчиков к чеховцам пронюхать, что новенького на их горизонте.

Модели в комнате Гены множились так быстро, точно каждая оставленная на ночь модель выпускала из себя почки — новые модели, но по данным разведчиков — ни одна из них не была чем-то новым по сравнению с моделями Чеховской школы. Наоборот — двигатели были хуже и кроющая поверхность не обладала особой прочностью.

— А у вас из чего покрышки? — как будто невзначай спрашивала Жеська у чеховки, стоя с нею у водопроводной колонки в очереди за водой.

— Из всего.

— О-о? — недоверчиво тянула Жеська.

— Вот тебе и «о-о-о»! У нас даже из шелка которые модели есть.

— А у кого самая лучшая?

— А не знаю. Говорят, в Коськиной бригаде здорово хорошая.

В Коськинской бригаде? Надо к Коське на разведку. Только Жеська с ним не очень в ладах: прошлой зимой на школьной лыжной вылазке Костя кувыркнулся с горы и с’ехал вниз, лежа на боку. Костя был в этом не первый и не последний. Многие ребята послушали тогда «земляных часов», но Костя по дороге хотел что-то крикнуть, да так открытым ртом и шмякнулся в снег. Наелся снега, вдосталь. Где бы Жеське просто посмеяться, так она не вытерпела: широко расставив руки, лихо снеслась по лыжнице вниз, ловко повернула лыжи и заорала, сложив ладони рупором:

Маленько поддал он ей потом в бок кулаком, а кличка все-равно к нему так я присохла: Коська — дохлый поросенок.

Ясно, что ни о каких моделях говорить теперь он с ней не будет. Как же быть? Жеськина фантазия, обычно такая изобретательная, ничего не могла ей подсказать. И, пожалуй, — просыпалась бы Пушкинская школа на состязаниях, если бы не подвернулся кстати праздник 23 февраля — годовщины Красной армии.

Жеськина фамилия была нарисована синей с желтым краской в школьной стенгазете «Мы — смена» прямо под заголовком: «Наша делегация в подшефную часть связи»…

С Жеськой было в делегации еще 12 ребят, но никто из них не шел с такой ясно выраженной жадностью и четким намерением, как Жеськса.

В казарму забрались чуть не сразу после парада. Осмотрели выставку, постели, тумбочки, учебные комнаты, всевозможные военные уголки, снаряды, диаграммы, макеты. Перешли в клуб, где должно было проходить торжественное заседание.

Ребята расселись с фасоном — в первом ряду. Только Жеська, повертевшись на стуле, с независимым видом встала и прошла в седьмой ряд, где сидел с делегатами-рабочими завода «Кедропром» политрук. С ним у Жеськи была дружба давняя и неразрывная.

— Ну, корешок, как дела?.

Зубы у политрука большие, он ими умеет здорово щелкать, как волк, а когда смеется — кажется, что у него во рту не три десятка зубов, а целые сотни их.

— Дела большие, Сережа.

— Ну-у?! В мировом