продолжал стрельбу. Но вот вышло из строя орудие. Загорелись ящики со снарядами. Взрыв мог произойти каждую секунду. А рядом — раненые. Не теряя ни секунды, наводчик перетащил товарищей в укрытие. Сам же, рискуя жизнью, кинулся к ящикам и стал сбивать пламя. Снаряды были спасены.

Много работы выпало на долю пулеметчиков и стрелков. Они отсекали от танков пехоту и начисто скашивали атакующие цепи. Об этих подвигах рассказывали впоследствии листовки-молнии, переходившие из рук в руки: «Бейте врага так, как пулеметчики взвода свердловчанина [12] Федора Бубенщикова! От их метких очередей нет спасения захватчикам. Берите с них пример, бейте фашистов без пощады!»

Такие листовки выпускались политработниками после каждого боя, а нередко и в самый разгар сражения. Большую политическую работу вел секретарь партбюро полка политрук Макаров. Призывным словом он вдохновлял красноармейцев на подвиги, первым шел в контратаку.

Немало подвигов совершил секретарь комсомольской организации стрелкового полка политрук Холодков. Однажды с двумя бойцами он направился в тыл противника, чтобы уничтожить огневую точку. Приказ был выполнен. Но когда вражеский пулемет замолк, их заметили. Обстреляли из танка. Оба бойца были убиты. Взяв в руку связку гранат, коммунист пополз к стальной машине. Меткий бросок — и танк, распластав гусеницу, остановился. Из него выскочили три фашиста. Двоих Холодков сразил из пистолета, а третьего задушил в рукопашной схватке.

Почти неделю шло единоборство уральцев с танками врага. Советское информбюро в то время сообщало: «Соединением командира Гагена атаки противника были отбиты с большими для него потерями».

Встретив упорное сопротивление, фашистские войска отказались от лобового удара. Замысел врага прорвать оборону на широком фронте был сорван.

10 июля начальник штаба подполковник Черепанов писал в донесении: «В районе боев у озера Сарро фашисты оставили на поле боя 24 танка, 16 бронемашин, 12 минометных батарей, 8 орудий, 18 мотоциклов, 42 станковых пулемета, много другой военной техники и снаряжения. Враг потерял убитыми и ранеными свыше 500 солдат и офицеров. 150 немцев захвачено в плен. Прикрывая Витебское направление, 153-я стрелковая дивизия полностью [13] выполнила боевую задачу. Было отражено 26 массированных атак танков и пехоты. Бои показали, что сильного противника можно успешно громить малым числом».

Отправить донесение не пришлось. В этот же день фашистские войска обошли наши части с флангов и прорвались к Витебску.

Дивизия оказалась в окружении. [14]

Глава II. Прорыв

В землянку подполковника Черепанова вошел начальник радиостанции штаба дивизии лейтенант Космодемьянский. Высокий, он почти упирался головой в потолок.

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник, — лейтенант широко улыбнулся.

— Чему радуешься? — сердито спросил начальник штаба.

— Да вот почитайте, что немецкое радио сообщает, — лейтенант протянул бумажку.

Подполковник быстро пробежал по неровным строчкам и громко засмеялся:

— Вот дают. [15]

В сообщении немецкого радио говорилось, что в районе Витебска «доблестными германскими войсками полностью уничтожена 153-я стрелковая дивизия».

Бумажка пошла по рукам. И каждый невольно улыбался.

— Пусть политработники пойдут с этой бумаженцией к бойцам, она лучше всякой беседы поднимет их настроение.

В первых боях дивизия понесла сравнительно небольшие потери, к моменту окружения в ней насчитывалось более 10 тысяч штыков. Но положение было крайне тяжелым. Командиры и политработники пошли по окопам, спокойно и откровенно рассказали бойцам о нависшей опасности.

— Спасение только в прорыве, будем биться до последнего.

Дивизия двинулась на Добромысль, чтобы прорваться из окружения в районе Лиозно. По пути в нее вливались отдельные группы красноармейцев, а иногда и целые подразделения, потерявшие связь со своими частями. Теперь в ней насчитывалось более 16 тысяч человек, и она представляла внушительную силу. Одно было плохо — кончались снаряды и патроны.

Разведчики донесли, что в районе Добромысля на пути дивизии стоят крупные немецкие силы. После короткого совещания полковник Гаген направил войска в сторону Дорогобужа. Впереди двигалась артиллерия, по ее следам — пехота. Шли по болотам, утопая по колено в мутной жиже. Противник засыпал наших бойцов снарядами, минами, бомбами, забрасывал листовками. В одной из них говорилось: «Командир дивизии Н. А. Гаген — немец. Он вас завел в болота, чтобы уничтожить».

Поползли слухи об измене. Надо было принимать срочные меры. Секретарь партийной организации управления [16] штаба дивизии майор Дудник предложил созвать собрание. Слово попросил полковник Гаген. «Да, — волнуясь, заявил он, — происхождение мое немецкое. Но мой отец и мой дед родились в России. Это и моя родина. В рядах Коммунистической партии состою с 1918 года. На фронтах гражданской войны защищал Советскую страну от банд Колчака и Дутова. Сейчас наравне с бойцами делю все невзгоды. Если потребуется, отдам жизнь за Родину. Но главное не в этом, цель в том, чтобы сломить врага, вырваться из окружения».

Партийное собрание единодушно выразило доверие командиру. О решении собрания узнал каждый боец — это заслуга коммунистов. Провокационные слухи прекратились.

Полковник Гаген приказал начальнику радиостанции лейтенанту Космодемьянскому во что бы то ни стало установить связь со штабом корпуса или армии: надо было сообщить, что дивизия жива, борется и успешно громит врага.

В состав экипажа радиостанции входили сержант Подвойский, красноармейцы Китайцев и Судник, шофер-электромеханик Михайлов. Все были опытными специалистами, смелыми и находчивыми людьми. Как-то в машине кончился бензин. Как быть? Бросать радиостанцию нельзя: это единственное средство связи со своими. Тогда ночью радисты подобрались к подбитым немецким танкам и автомашинам и слили горючее. В бою повредило радиатор. Заниматься ремонтом было некогда, это значило отстать от своих. Один из членов экипажа лег на крыло машины и на ходу доливал из каски в разбитый радиатор воду.

Командир дивизии торопил: «Дайте связь!»

А где они, эти штабы? Может, и позывные уже другие. Сержант Подвойский часами не снимал наушники. [17] В уши настойчиво лезла немецкая речь, сотни раций обшаривали эфир азбукой Морзе.

— Клен, Клен! Я — Береза, я — Береза! Прием. Однажды среди хаоса звуков он узнал «почерк» своего дружка из корпусной радиостанции. Сержант моментально настроился на