посильнее меча - самосека…

Поклонился Илья в пояс странникам, и растаяли они, словно пар над весенней пашней. Только следы от босых ног остались на пыльной дороге.

Вернулась Евфросиния Ивановна из храма, а следом за ней пришёл и Иван Тимофеевич - пополдничать да старую сошку починить. Смотрят они и своим глазам не верят: не было у их сына в руках владеньица, а в ногах хожденьица, а теперь детинушка сам ворота отворяет.

Соскучился Илья по крестьянской работе под летним небом. Встанет он ранёшенько, умоется белёшенько, съест ржаного хлеба калачик и вместе с отцом-батюшкой на лесную делянку спешит. Отец на новом поле пни выкорчевывает, а Илья вековые деревья с корнем вырывает. Сядет Илья отдохнуть и своей силой тешится: сожмет сук в кулаке - сок ручьём побежит, стиснет дикий камень - тот прахом рассыпается.

Исполнил Илья недавний наказ старца седатого: взял из отцовской конюшни стригунка неказистого, отмыл до блеска в Оке-реке, откормил в зелёных заливных лугах. Стал его Бурушка ладный, гладкий. И растёт, матереет быстро - будто из корня идет. Свистнет Илья молодецким посвистом, крикнет богатырским покриком, и Бурушка к нему со всех ног спешит. Встанет рядом, как вкопанный, острыми ушками прядёт. Илья погладит шёлковую холку и скажет ласково:

- Гуляй, мой коник! Ещё привыкнешь к тесной узде…

Как-то, купаясь, обнаружил Илья в реке три больших морёных дуба. Вытащил их на возвышенье и сказал:

- Лежать этим дубам в основанье церкви!

Так и случилось: со временем построили карачаровцы на этих дубах собор в честь святой Троицы.

Показалось Илье, что Ока к Карачарову близко подходит, грозит избы в половодье затопить. Он подумал-подумал, поднатужился-поднапружился и две горы богатырским плечом в речку спихнул. Ока попенилась, поюлила да и потекла по другому руслу.

Трудится Илья на хлебном поле с утренней зари до вечерней, к родной пашенке всей душой прикипел - так богатырствовал бы на земле, словно оратай Микула Селянинович. Долгое время запечное теперь соколиные крылья обрело: месяц неделькой кажется, а неделька часом быстролётным. Рад бы Илья ретивое времечко взнуздать, да оно вместе с Бурушкой на воле разгуливает.

Как-то ведёт Илья борозду, усталую кобылку понукивает, на чистое небо поглядывает, и вдруг провозвестился ему голос из-за правого плеча:

- Готов ли, Илья?

Оглянулся богатырь - нет никого. Только божья птичка в тёплой земле пропитанье ищет. Смекнул Илья, в чём дело.

Отвечает:

- Подожди немного, мне ещё поле надо распахать, засеять зерном белояровым.

- Пусть будет по-твоему. Подожду.

Разделался Илья с севом, ждёт, когда отборное зерно прорастёт. Наконец-то пробилось, в зелёные метёлки пошло.

Колос усы распушил, восковую спелость вынашивает.

И снова знакомый голос за правым плечом:

- А теперь готов?

Поглядел Илья на золотые колосья, вздохнул:

- Дай ещё срок! Надо бы ржицу сжать.

- Что ж, жни! Неволить - грех…

Управился богатырь с жатвой. Успел к Ильину дню и зажиночный хлеб смолоть.

В третий раз голос:

- Что теперь скажешь? Может, надобно пар заборонить?

Илья рукой махнул:

- Чего уж там! Жданки не вечны. Настало время коня боевого седлать. Жаль, что справой богатырской ещё не обзавёлся.

- Не тужи, Илья. Справа тебя дома, на крыльце, дожидается…

До последнего времени не тревожил Илья разговорами об отъезде батюшку с матушкой, а теперь и открыться пришлось:

- Не плачьте, не тужите! Суждено мне во стольный Киев-град отправиться…

У Евфросиньи ноги подкосились. Сидит, бедная, и причитает:

- Вот и веточка от дерева отломилася… вот и яблоко от яблоньки покатилося… кто же теперь нашу старость утешит-успокоит? Кто нас ласковым словом обогреет? Будем мы без ветрушка шатаючи и без дождика уливаючи. Зарастёт родное полюшко частым ельничком - березничком, молодым горьким осинничком. И зачем ты в дальнюю сторонку собрался? Ждут тебя болота топучие, дерева-леса дремучие. В тех лесах серый волк не прорыскивал, ясный сокол не пролётывал…

Иван Тимофеевич жену утешает:

- Не печалуйся, Евфросиньюшка! Пока руки владеют, а ноги ходят, сыты будем, а наперед загадывать не станем. С Божьей помощью не пропадём…

Евфросинья Ивановна немного успокоится и снова в слёзный приуныв:

- Снеги белые, пушисты, позакроют все поля, одного лишь не покроют - тоски горя моего…

Иван Тимофеевич говорит:

- Сын не онуч - к ноге не привяжешь. Дальняя сторона не убавит ума. Пусть послужит наше чадо Святой Руси и князю Владимиру!

Евфросинья выплакалась, смирилась:

- Что ж поделать! Крута гора, да не объедешь. Я тоже со своего сына воли не снимаю. Пусть поступает, как знает…

Напекла матушка Илье заедок подорожных. Иван Тимофеевич посмеивается:

- Как ни хлопочи, а саму печь в Киев не захватишь. Возьми-ка ты, Илья, кремень с огнивом да калёных стрел побольше. Твоя коренная еда по лесу бродит, с куста на куст перепархивает.

Илья больше отцовским советам верил, но и матушку - заботницу не обижал: сгрёб домашнюю еству в сумку - в пути неблизком всё порастрясётся… Не забыл Илья и наказ седатого старца: завернул горстку родной земли в тряпицу и ключевой воды налил в сосудец.

Перед тем, как отправиться в дорогу, отстоял в Муроме заутреню. Воротился, просветлённый, в своё Карачарово и стал Бурушку снаряжать.

Он накладывал сперва потники, а на потники ладил войлоки, а на войлоки клал седелице, не простое, а казацкое. Он подпружечки затягивал, пряжки крепкие застёгивал. Брал он палицу железную, лук разрывчатый, прикладистый, дорогое копьё бурзамецкое…

Перекрестила мать Илью, в уста сахарные поцеловала.

Отец сказал напоследок:

- Даю тебе, сын богоданный, благословенье с буйной головы до резвых ног! Не ищи дорог окольных да извивчивых, а езжай путями прямоезжими. Силою гордись, но не кичись: не в силе - Бог, а в правде…

Поклонился Илья низёшенько отцу с матерью, сел на своего ретивого коня. Рванулся Бурушка с места - только его и видели. Из-под копыт богатырского коня пыль столбом летела, а в глубоком следу закипали родники.

2

В три прыжка, в три скока миновал Илья древний Муром. Высматривает богатырь из-под руки дорогу прямоезжую. А дорога прямоезжая замуравела, заколдобела, заросла лесным мелятником. Пристроились к позабытому тракту пути-стёжки окольные да извивчивые. Те дороженьки окольные добычливыми ногами протоптаны, богатыми каретами накатаны - легко по ним идти и ехать, а еще легче честь потерять.

Пробивается Илья дорогой трудной, неуделанной, видит: в лесной чащобе костры горят-помигивают. Какие-то полуночные люди протяжистую песню поют:

-