новый праздник назначили. Спроси первого попавшегося: “В честь чего праздник?” Никто не ответит… Неужели кантоваться в этом погребе до Нового года?”

От последней мысли у Сергея даже горло пересохло. Он вспомнил о компотах:

“А не открыть ли?”

Ему и раньше хотелось открыть на пробу яблочный компот, но почему-то откладывал. А вот сейчас жажда и волнение подтолкнули…

Нащупал скользкую, вырывающуюся из рук банку, зажёг неверно мигающую спичку… Компот! Потрогал плотно пригнанную крышку. Гладенькая, без налёта ржави, крышечка, а это значит, что компот нового урожая, не залежался.

Примостив банку на коленях, Сергей стал остриём ножа подбираться к резиновой прокладке.

“Надо же так закрутить!”

Нож то и дело срывался, но по лёгкому шипению воздуха Сергей догадывался, что банка подаётся…

Прежде чем сделать первый глоток, он наклонился к отверстию банки, шумно понюхал - будто ждал какого-то подвоха. Зримо представил, как открылась ему крышка погреба…

“Раньше надо было нюхать!” - упрекнул себя.

Компот был вкусным, но довольно сладким:

“Похоже, сахару переложили. Плохо…”

И повторил вслух:

- Плохо…

Понимал: сладким сложно утолить жажду

Медленно, не отпуская банку ото рта, он пил свежий компот, и ему представлялось, как будут тянуться в кромешной тьме дни, которым он наверняка потеряет счёт, как он будет, вымучивая себя, сидеть на корточках возле зловонной ямы, и отвращение к себе, словно похмельная рвота, выплеснулось наружу…

- Сдался, гнида! - зло и громко заговорил он. - На первый же день сдался! Какая-то поганая мышь в любой погреб нору проточит, а ты сортир устраиваешь! Ты что, делегацию с цветами ждёшь?

Руки у него ходили ходуном. Чувствовал: подкоп нужно делать сейчас, немедля, пока злоба не изошла в пустом недовольстве собой.

Он, придерживая, опустил на землю банку с яблочным компотом, потряс коробком над ухом - спичек становилось всё меньше и меньше - и, шаркая сапогами, приблизился к кирпичной кладке. Посветил, стараясь высмотреть в удобном месте, на уровне груди, расщелинку в затвердевшей замазке. Вроде бы нашёл…

“Главное - взять первый кирпич. Дальше - проще…”

Он орудовал лезвием, словно сверлом, и с трудом удерживал себя от спешки.

- Тихо… Тихо… - приговаривал он.

Связка оказалась на редкость прочной, да и кирпич, чувствовалось, был хорошего обжига.

“Как в церковной стене! - подумал Сергей. - Умели делать…”

И всё же неуёмная торопливость сделала своё недоброе дело: перочинный нож обломился…

- Приехали! - отчётливо сказал Сергей. И налёг обеими руками на неподатливую кладку, как налегает хмеловатый скандальный мужик на запертую женой дверь; не хватало лишь одного - потарабанить изо всех сил кулаками, но Сергей, при всём безразличии к физической боли, так и не решился кровянить мослы.

Радоваться было нечему, и всё же он попытался немного успокоить себя: хорошо, что нож обломился у самого черенка - банки открывать можно…

Отвалившись от глухой стены, он наощупь отыскал открытый компот и жадно, обливая подбородок и грудь, принялся пить.

На этот раз компот показался ему не таким уж сладким.

6

Оробевшая за последние годы зима долго не могла перебороть затяжную слякотную осень. У Сергея ещё было время как-то утеплить свой погреб, понадёжнее одеться самому, используя любую ветошь, оказавшуюся под рукой. И нужно было, принуждая себя, порой без особой цели, двигаться в ограниченном пространстве. Физические движения не просто согревали, но и скрадывали изнурительное, медленно текущее время.

Он высыпал из бочек картошку, морковь и свёклу, распределив по разным кучам; снял изъеденные ржавчиной обручи и попытался из выгнутых бочковых досок, взамен плашкам, убранным из проёма, соорудить преграду для внешнего холода. Доски были длинноваты - их приходилось обламывать, примерять, стоя на лестнице, и все равно некоторые из них ложились чуть наискосок, не желая помещаться в старые, разработанные пазы. Кое-как ему удалось закрыть нижнюю часть сруба, протыкать щели ватой, извлечённой из поношенной стёганки.

Сам того не желая, заботясь только о тепле, он отгородился от привычного мира с его небогатыми и всё-таки ставшими желанными звуками: растяжистым скрипом то и дело открывающейся погребной двери, озороватым свистом ветра и каким-то металлическим, флюгерным, стрекотаньем осенних сорок…

Пытаясь одолеть ощущение полного одиночества, он всё чаще и чаще, нарочито усиливая голос, разговаривал с самим собой.

- А не скрутить ли мне портянки?

- Отчего не скрутить? Попробуй…

Он раздирал тронутую тленом мешковину и, вспоминая армейский навык, умело, начиная с носка, укутывал ногу. Мешковина сбивалась, ложилась крупными складками.

- Не беспокойся, товарищ младший сержант! Марш-бросок отменяется!..

Он по привычке продолжал заводить часы, но редко, жалея спички, высвечивал поцарапанный циферблат. Проснувшись на своём неудобном жёстком ложе, под которое он приспособил выложенные рядком днища бочек и деревянные крышки, Сергей с острым звериным вниманием прислушивался к дрожанию, которое, минуя лесополосу, заброшенное совхозное поле и деревенские картофельные участки, докатывалось до него, отражая движение поездов по железнодорожной двухпутке. Когда шли длинные большегрузные товарняки, земля дрожала методично, долго, вызывая у Сергея желание как-то пересчитать вагоны - этим он порой занимался, коротая время на ближайшем полустанке. Скорые проносились стремительно, отдаваясь в земле не дробно-пунктирной, а почти единой линией. Пригородные поезда, идущие днём, давали знать о себе неторопливой, слабой дрожью, сходящей на нет, когда состав притормаживал на остановке. Бесконечные, нудно дрожащие товарняки чаще всего шли по ночам - Сергею иногда казалось, что эти поезда, везущие куда-то уголь, бензин, древесину, уходят только в одном направлении и назад уже не возвращаются. Зато время пассажирских поездов и особенно своего, пригородного, Сергей распознавал безошибочно.

- Вот и мой прошёл! - не раз говорил он.

И тешил себя неугаснувшей надеждой на скорое освобождение.

Ну почему какому-нибудь деревенскому человеку, пусть случайно, не пройтись теми же задами, которыми шёл он, Сергей, и не натолкнуться на его корзину с грибами, усыпанную ягодами терновника, не обратить внимание на не ко времени распахнутую огородную калитку. Деревенский, в отличие от городского, пришлого, поймёт всё с первого взгляда. И не просто поймёт, но и кому-то скажет…

Живо, во всех деталях, он представлял, как к погребу придут люди, и, мучительно дожидаясь их,