барханов к поселку. А мне туда очень нужно. Я с одним старым приятелем по рации договорился, он мне передачку там оставит на условленном месте. Ящик такой. Из-под консервов. Вот его я и хочу забрать. Вы меня высадите, где я скажу. А потом подождите.

— Да ты с ума сошел! Мы тебе что, таксомотор?

— Я быстро.

— Нет.

— Мне очень надо, Зощенко. Вопрос жизни и смерти.

— Что в ящике?

Кузьмич мнется, поглядывает на меня. Не хочет признаваться.

— Консервы.

— Врешь же, Кузьмич!

— Вру.

— Что в ящике?

— Посылка.

— Ладно, не хочешь говорить, не надо… Давай я сам эту посылку заберу.

— Нет. Не могу. Место особое, тайное. Открыть тебе его не могу. Извини. Мне самому туда надо ехать.

— Вот что ты за человек, Кузьмич!

— Возьмешь?!

— Нет.

— Я же насчет «Майбаха» договорился, — Кузьмич начинает канючить, будто ребенок шестилетний. — Верь мне, упакуют твою машинку на завтрашний выезд по высшему классу! А если захочешь, я и дальше буду тебе помогать. Я тебе такую рацию добуду — закачаешься!

— Закачаюсь?

Он отмахивается, смотрит на меня преданно — у нас в части кобель Шарик был, вот он так же в глаза заглядывал, когда ему кости подносили, но сразу не давали.

— Что в ящике? — опять спрашиваю я.

— Детали, — Кузьмич сдается. — Запчасти. ЗИП. Только особенные. Мой приятель, про которого я тебе говорил, подшаманил кое-что, проапргрейдил…

— Чего сделал?

Опять Кузьмич раздраженно машет рукой.

— Возьмешь?

— Ну, не знаю… Дай подумать…

Жалко мне полкового кобеля Шарика. Добрый он был, ласковый, а не баловала его жизнь. И сдох он плохо, просроченных консервов нажравшись.

* * *

В конце дня я отправляюсь в казармы, чтобы найти радиста в экипаж.

Ромка Хохорин, на которого я рассчитывал, — отказывается.

Харламов отказывается.

Курочкин отказывается.

И даже Руслан Гаджиев отказывается.

Все разводят руками:

— Кузьмич сказал по секрету, что тебя подобьют. Кузьмич всё знает. Так что — нет, извини, командир, не в этот раз.

Злой, иду искать Кузьмича.

Впрочем, что его искать? Он же из ангара ни ногой.

Врываюсь без стука в его каморку, заставленную аппаратурой. Старый интриган сидит перед включенной радиостанцией, паяет что-то — запах канифоли щекочет мне ноздри. Стоящий на полке круглый громкоговоритель, похожий на бумажную тарелку, изрыгает странную музыку. Я хлопаю дверью, Кузьмич пугается, роняет горячий паяльник на колени, ругается, торопливо выключает радиостанцию — музыка умолкает.

— Это что такое?! — грозно спрашиваю я.

— Депеш мод, — говорит напуганный Кузьмич. — Англичане.

— Чего?!

Мы смотрим друг на друга. Кузьмич понимает, что сморозил что-то не то. Спрашивает осторожно:

— Ты о чем, Зощенко?

— Я о том, что ты предательские слухи распространяешь.

— А! — Кузьмич облегченно выдыхает, смеется. — Да ничего я не распространяю. Правду говорю. Если не возьмешь меня — сгоришь в танке.

— Слушай, Кузьмич, ты совсем дурак? — Я аж шиплю от злобы.

Он достает из-под стола фляжку, взбалтывает, многозначительно на меня смотрит.

— Возьми меня в экипаж, Зощенко. У тебя же место радиста пока не занято? Ну! А я твой счастливый талисман буду.

На столе появляются две кружки, консервы, сухари и — о, чудо! — соленые огурцы, ровненькие, как бы восковые, в пупырышках. У меня слюнки текут.

— Садись, Зощенко.

Я сажусь. Как тут не сесть? Спрашиваю, на огурцы глядя, бульканье спирта слушая:

— А что такое Депеш мод?

— А это, Зощенко, тебе знать не положено… Возьми меня в экипаж.

Я беру кружку.

— Нет, не возьму!..

* * *

Утро.

В составе взвода выдвигаемся на позиции, катимся по обочине дороги, вздымая клубы пыли. В моем экипаже кроме меня три человека: Антон Шаламов, Юрка Прохоров по прозвищу Тракторист, ну и, конечно же, Кузьмич.

«Рысь» идет мягко, будто на лапах крадется. Мощный «Майбах» — не мотор, а песня!

— Правее, — говорю громко, по ненужной сейчас привычке прижимая к горлу ларингофон шлема. — И ходу прибавь. Отстаем.

— Ага, — отзывается в наушниках голос Юрки Тракториста. — Будет сделано, ваше высокоблагродье.

Кузьмич хихикает. Ему теперь все можно. Если бы не он, не было бы у нас ни новых шлемофонов, ни нового танкового переговорного устройства.

— Отставить смех, — говорю.

Чудо, чудо — даже кричать не нужно!..

Как начинаются дюны, встаем, слушаем боевую задачу. В это время с севера подходят еще два взвода. Тут танки посерьезней. Вижу три тяжелые машины союзников — ну, эти дадут жару.

Противник, впрочем, у нас тоже нешуточный. А на Полигоне иначе и не бывает.

Взводный спрашивает, всё ли мне ясно. Отвечаю, что вопросов не имею, повторяю поставленную перед нами задачу: «зайти к населенному пункту с востока, обогнуть его, по возможности скрытно приблизиться к обозначенным высотам, обнаружить позиции самоходной артиллерии противника, передать координаты и ориентиры.»

— Приступайте, — говорит взводный.

Я вижу, как срывается с места «Леопард» Димки Крылова, — перед ним поставлена та же задача, и это уже вызов, уже соревнование.

— Быстро, быстро, быстро! — ору я.

Мы с Димкой Крыловым давние соперники.

Моя «Рысь» будто прыгает вперед. Умеют, все же, фрицы делать технику!

— Обо мне помнишь? — хрипит в наушниках голос Кузьмича. — Третий дом справа, как я показывал. Встанем там.

— Под трибунал нас подведешь, Кузьмич! — кричу я.

— Да какой тут к дьяволу трибунал? — смеется Кузьмич. — Дальше ссылать уже некуда.

* * *

Проходит всего минут десять, и мы видим вражеский танк. Тяжелый «Маус» ломится через кусты. Вступать с ним в бой я не рискую. Да и надобности такой нет, пока не выполнена главная задача. «Маус» исчезает за дюнами, то ли не заметив нас, то ли приняв за своего. И теперь я понимаю, почему нам с Димкой Крыловым достались сегодня немецкие танки.

— Левей давай!

Мы уходим на юг — там должно быть безопасней и потише.

Кузьмич докладывает обстановку: основные наши силы двинулись маршем на село. Через пять минут добавляет: встреченный «Маус» расстрелян. Еще через пять минут: «Леопард» Крылова обнаружен врагом.

Нам пока везет: летим на всех парах, прыгаем по пустым песчаным холмам. Впереди уже видны строения и дым пожаров. Где-то там тайник, так нужный Кузьмичу.

— Кузьмич, как же ты из ангара решился выбраться? Про тебя говорят, что ты трус. Боишься в боях участвовать.

В танке грохот, но