жителей обратной стороны, которых никто никогда не видел, но которых все молодые проходимцы опасаются, не переставая, в то же время, искать с ними встречи. Может быть, за столь же мифических настоящих колдунов: иные дети до седых волос верят, что где-то существуют всемогущие и всеведущие настоящие взрослые… Но, так или иначе — и то, и другое юным проходимцам простительно: два обычных человека в серых защитных куртках, зачем-то раскладывающие на призрачных рельсах металлолом — куда более странный глюк, чем чудища с клыками и крыльями.

— Спасибо за предложение. Но будет лучше, если вы просто уйдете отсюда, — мягко говорит Костя. Троица ему явно понравилась. Как, впрочем, и мне: глупое «помощь не требуется?» звучит куда лучше, чем банальное «надеюсь, не помешали?» или благоразумное молчание в ожидании возможности по-тихому слинять. Когда-то мы были такими же любопытными и неопытными, как они — но добрыми научились быть позже, намного позже.

— Еще лучше будет, если вы вообще на ближайший час уйдете из глю… — Костя в последний момент вспоминает, с кем имеет дело, и придерживает язык. — Из астрала, из отражения, или как вы называете это место.

— Почему?

— Небезопасно здесь сейчас, потому что! — Голос Вадима, громыхнув через Врата, заставляет бородатого проходимца подскочить на месте. — Чем вы думали, когда к чужой печати полезли?! Идите с миром. И больше так не делайте.

— Ясно. — Проходимец, взяв себя в руки, перестает озираться по сторонам и с достоинством кивает нам. — Удачи вам. Группа, уходим!

— Ты хотел сказать — «глюк»? Мы называем это «прибой». — Перед тем, как исчезнуть, девушка в бандане лукаво улыбается Косте.

— Прибой? Интересно, почему. — Костя с задумчивым видом смотрит на кусты, где пряталась троица. — Прибой мира… Красиво, но бессмысленно.

— Интересно, почему вы все еще топчетесь на месте? — в тон ему спрашивает Вад.

— Уже не топчемся, — ворчит Костя.

В действительности, командир нашей команды — он, но сегодня ведет ритуал — и, как следствие, отвечает за все — Вадим, который лучше управляется с печатью. Чем именно сейчас недоволен Костя — тем, что Вад все-таки поторопил его, или тем, что тот сделал это не сразу — можно только догадываться. Насколько я его знаю — и тем, и другим одновременно. А, может, и чем-то третьим вдобавок: поводов у него предостаточно.

* * *

Городской чародей должен уметь сойти за «своего» в глазах сумасшедших, уметь не выглядеть сумасшедшим в глазах всех остальных и суметь не стать сумасшедшим. Мой друг-психиатр как-то подметил, что многих его коллег терзают, в сущности, похожие проблемы. Забавное совпадение, которое и не совпадение вовсе: психиатры никак не хуже, а то и лучше нас знают — насколько хрупок и ненадежен тот фундамент, который называют «объективной реальностью».

Все тот же друг говорил мне, что лишь сумасшедший возьмется утверждать, что он — нормален, и долго разглядывал меня поверх очков, после того, как я уточнила: «Возьмется утверждать — на словах или на деле?» Уже тогда этот вопрос интересовал меня очень живо. Мне двадцать семь лет, и я отчетливо помню, как когда-то, по дороге в парк, приходилось день через день ждать на переходе, пока пройдет товарняк к заводу. Но это помню я одна.

Родители, соседи, старожилы, старые приятели, с которыми мы когда-то от скуки пересчитывали на переходе вагоны — все они считают, что в этих местах никогда не было никакой железной дороги. И только если спросить, почему на «институтской» аллейке так плохо растут и постоянно гибнут деревья — начинают бормотать что-то про загрязнение и морщат лбы. Хотя как, казалось бы, можно забыть сигнальный гудок, который из ночи в ночь будит тебя в пять утра?

В большинстве известных мне чародейских сообществ существует негласное правило не бродить без нужды по глюку знакомых «как свои пять пальцев» мест — в первую очередь, по той причине, что из-за таких прогулок легко в один прекрасный день перепутать реальность с глюком. До недавнего времени это правило соблюдала и я — пока ветер однажды не донес до меня отзвук того самого, знакомого с детства, гудка. Следующей ночью любопытство погнало меня на аллею, к глюку бывшей стрелки между основной дорогой и институтским тупиком. Там я наткнулась на рельсы… В пять утра повторился короткий гудок, хотя никакого поезда рядом не было, ничего больше не было: оглушающая тишь, безлюдие. Я в первый момент не слишком удивилась: глюкбывает всяким. Утром, за завтраком, мимоходом упомянула бывшую железную дорогу, безо всякой задней мысли. И только когда родные в голос заявили, что знать не знают никакой дороги, а дядя красноречиво покрутил пальцем у виска — перепутала сахарницу с пепельницей и попыталась раскурить новую сигарету со стороны фильтра.

На то, чтобы убедиться — кроме меня, никтоничего не помнит, нет ни фотографий, ни письменных свидетельств ее существования, ни полусгнивших шпал на пустыре за институтом: вообще ничего нет! — у меня ушел месяц. После чего — как сейчас помню — я решила подбросить монетку, старую, переходных лет, сторублевку: позвонить другу-психиатру — или забить? Точнее уж, забыть. Но монетки в обычном месте не нашлось: вместо нее лежал современный бумажный «стольник». А под ним — еще один. Так что я поехала пить пиво с Костей. И понеслось…

В команде нас семеро. Никто из моих нынешних товарищей не знает, как когда-то выглядел район в реальности. Но с обратной стороны печати все они слышат и видят то же, что и я. Тот же самый глюк: утопленные в асфальте рельсы и чахлые деревья, будто провалившиеся наполовину в небытие — следом за воспоминаниями. Вадим и Костя называют это «трещиной», и никто из них не вкладывает в это слово ничего хорошего. Хотя само по себе явление, по их мнению, почти обыденное — но прежде «трещины» не проявляли так отчетливо своих свойств и не появлялись с такой частотой, как в последние месяцы.

— Свяжитесь с другими группами. — Голос Вадима звучит так, будто он сам идет чуть позади нас. Вад говорит спокойно — значит, у остальных все в порядке. Но глюк есть глюк: тут приходится все перепроверять, если не хочешь неожиданностей.

Я сбавляю шаг и нащупываю вторую группу. Рэм и Макс быстро двигаются через едва теплящуюся стройку на месте бывшего завода.

— «Макс, у вас тихо?»

— «Тише некуда», — сразу откликается Макс. В плавном течении его мыслей — слабые водовороты недовольства. Редкий случай.

Наш способ связи имеет мало общего с телепатией, как ее обычно представляют — скорее, мы для разговора отчасти становимся единым целым. Наибольшая сложность — не передать адресную мыслереплику, а не