человеку лучше всего молчать и размышлять.

Итак, я рассказываю про всяческие загвоздки, вызванные похищением, а о самом похищении не обмолвился пока ни словом. Пропускаю главное. А ведь главное здесь таково, что, как подумаешь, голова идет кругом! Какая же это «большая» кража! Масштабы события не выразишь и самым емким словом. Года три назад я читал, кажется, в «Монд» (газету брал у Аввакума), как шайка гангстеров ограбила почтовый поезд. Эти бравые парни остановили в поле почтовый поезд, направлявшийся в Глазго, связали охрану и выкрали из бронированного вагона, где находился сейф, свыше двадцати миллионов фунтов стерлингов. Затем они исчезли, растворились как дым. Я показал тогда Аввакуму заметку об ограблении («Монд» назвала его .ограблением века»), он пробежал ее глазами, усмехнулся презрительно и с подчеркнутым пренебрежением пожал плечами. Спустя некоторое время, когда я снова заговорил об этом происшествии, на лице Аввакума появилось выражение досады, он слегка нахмурился. «Любезный Анастасий, — сказал он, — для Запада случай этот, возможно, представляет интерес, там могут назвать его даже „ограблением эпохи“ или „королевой краж“ — это в их стиле. А я вижу в нем лишь самое обыкновенное ограбление, совершенное разбойниками с большой дороги, организованное, разумеется, с помощью подкупленных чиновников и полицейских». Он помолчал немного и перевел разговор на другое. В последнее время Аввакум стал проявлять живой интерес к вирусологии, хотя эта наука не имела ничего общего с его археологическими изысканиями. Тогда меня больше всего удивило его подчеркнутое нежелание слушать какие бы то ни было криминальные истории и его враждебное отношение к разговорам, возникавшим в связи с каким-нибудь уголовным преступлением. Удивила меня, естественно, и его оценка ограбления лондонского почтового поезда. Самый обыкновенный разбой на большой дороге! Если бы эти слова были произнесены не им, мастером сыска, а кем-то из простых смертных, я непременно сказал бы тому: «Гражданин, да соображаете ли вы, что говорите? Шутка ли, похищены двадцать миллионов фунтов стерлингов под самым носом у Скотланд-Ярда! А ведь вышеуказанный поезд имел собственную коротковолновую радиостанцию, путь его следования патрулировался вертолетом, охрана была вооружена автоматами и легкими пулеметами, а возле места ограбления проходило шоссе, кишевшее легковыми и грузовыми машинами! Неужели вы будете продолжать настаивать на том, что ограбление лондонского поезда — самый обыкновенный разбой на большой дороге?».

Вот так бы я разговаривал с любым, кроме Аввакума, чье пренебрежительное отношение к этому случаю мог объяснить себе переменами, которые произошли в его жизни. Он покинул мир преступлений, чтобы ринуться с присущей ему неистощимой энергией в мир руин и застывшего времени. Кто знает, может быть, в том мире тоже были свои неразгаданные тайны?

Так думал когда-то об ограблении лондонского почтового поезда Аввакум, а теперь, после кражи в нашей лаборатории, на то ограбление мне и самому хочется махнуть пренебрежительно рукой. Но, скажете вы, в лондонском случае речь шла о двадцати миллионах фунтов стерлингов — это же целая груда золота! А что стоит ваша склянка, скажите, пожалуйста? Кошелечка с карманными деньгами — хватит за глаза!

Нет, не советую вам так говорить. Наша склянка, уверяю вас, может причинить неслыханные бедствия, и их стоимостное выражение, как говорят экономисты, в двадцать раз превысит двадцать миллионов фунтов стерлингов! А если к этим бедствиям присоединить человеческие страдания, скорбь по погибшим, то двадцать миллионов фунтов стерлингов покажутся песчинкой в бескрайней пустыне, каплей воды в безбрежном океане. Потому-то я не советую вам даже сравнивать кражу в нашей лаборатории с тем разбоем на большой дороге. Да и по замыслу и по выполнению ограбление почтового поезда, между нами говоря, — грубая работа, а ограбление нашей лаборатории — работа филигранная, ювелирное изделие преступного человеческого гения. Судите сами!

* * *

Кража. Как она произошла?

Эту часть рассказа следует начать несколько издалека, чтобы читатель получил более ясное представление о некоторых существенных деталях: назначении нашей лаборатории, облике людей, которые работают в ней, местонахождении ее здания, его внешнем виде и внутреннем расположении помещений.

Наша лаборатория называется «Лаборатория вирусологических исследований». Ее предназначение в высшей степени гуманно: поиски средств борьбы с теми эпидемиями, особенно гриппа, которые в значительной степени сокращают жизнь людей. Лаборатория имеет четыре отделения, каждое из них занимает целый этаж. Отделение, где работаю я, помещается на четвертом этаже. Это последний этаж, над ним — только небо, солнце и звезды. Короче говоря, чердака над нашим этажом нет — над ним плоская крыша.

Итак, лаборатория помещается в массивном четырехэтажном здании с плоской крышей и серыми стенами. У здания нет ни балконов, ни веранд, ни галерей, все окна одинакового размера, и это однообразие придает ему несколько казарменный вид. А железные решетки, защищающие окна снаружи, хотя и выполнены достаточно искусно — в их квадраты вплетены стилизованные листья водяных лилий, — добавляют к его казарменному виду еще и определенные тюремные штрихи. Но как бы там ни было, водяные лилии настолько густо заполняют железные квадраты, что даже котенок не смог бы пролезть между ними. Окна на задней стене здания тоже забраны решетками, только тут в квадраты их не вплетено никаких лилий, и потому с тыльной стороны здание и в самом деле похоже на тюрьму, в лучшем случае, на склад горючих материалов.

Это мрачное здание, предназначенное для самых светлых целей, имеет два входа. Официальный находится на фасадной стороне, черный — на задней. Здание окружено двором, опоясанным низкой железной оградой, слишком тонкой и хрупкой для такого угрюмого строения. Часть двора перед фасадом, просторная, покрытая травой, примыкает к асфальтированному шоссе, ведущему к Горна-Бане. С задней стороны дома двор невелик — каких-нибудь десять шагов в ширину. Находящийся тут черный ход не связан со всем зданием, а ведет лишь в цокольный этаж, где установлено оборудование парового отопления. Напротив этого входа зеленеют слегка всхолмленные поляны Горна-Бани.

Официальный вход — торжественный, сводчатый, с массивной дверью. Обе створки ее, хоть и застеклены до половины, защищены изнутри затейливым густым орнаментом из кованого железа. Сразу же за дверью — просторный холл, облицованный цветными мраморными плитами. Тут находится стеклянная будка