памяти все хорошее…

Трагедия в доме № 49

Произошел редчайший случай. Сын поднял руку на отца. Кого не возмутит это?! Устроить самосуд, когда тут же, рядом, в центре большого города, — милиция, суд, прокуратура. В конце концов, если тебя обидели, позови на помощь соседей — тебе помогут.

— Почему же ты не позвал на помощь?

— Не мог…

— А бить отца мог? — спросил подсудимого прокурор.

— Я виноват и не прошу оправдания.

Оправдать его, действительно, невозможно. Но как произошла трагедия в доме № 49? И один ли подсудимый в этом виноват?

…Жестянщик Баранов слыл на кондитерской фабрике отменным специалистом. Со стороны смотреть, как он работает, — глаз не оторвешь. За мастерство и прощали ему многое. После очередной выпивки приходил в цех хмурый, ни на кого не глядел. Только ворчал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Вырастил сыночка на свою голову… Вчера две бутылки водки в унитаз вылил! Молокосос! Попробовал бы заработать. Техникум закончил, диплом получил. Грамотеем стал. Так что, от отца лицо воротить надо?! Кто одевал, обувал, кормил? Мать?! Много она на свою зарплату сделает! А тоже заступница выискалась: «Повышенную стипендию Вася получает…» Подумаешь, стипендия… Да я ее за два дня халтуры заработаю…

— Ты с кем разговариваешь, Михаил Петрович? — подошел начальник цеха.

— Раз один, значит, с собой! А что, нельзя?

— Почему нельзя? С умным человеком всегда поговорить приятно. Но ты после смены загляни ко мне. Есть разговор с глазу на глаз.

— Знаю я эти разговорчики! Что, опять премии лишите, а то цеховое собрание созовете? Мол, незачем было Мишку-пьяницу в четвертый раз принимать на фабрику — только коллектив позорит… Так уж гоните сразу. Меня везде примут. А почему? Да потому, что работу свою твердо знаю и товар лицом завсегда покажу.

Он с ожесточением схватил лист железа, продолжая ворчать что-то под нос.

«Что же делать? — размышлял начальник цеха. — Легче всего уволить за прогул. В мае и июне по четыре дня не выходил на смену. И домой к тебе людей посылал и сам даже ходил — толку никакого. Лечиться отправляли, на собрании обсуждали… Да и уволить сейчас нельзя — на носу ремонт цеха. Хорошего жестянщика иногда труднее найти, чем инженера».

Посмотрел он, как тот ловко расправляется с железом, и, ничего не сказав, пошел в контору.

Потом на суде начальник цеха вспомнит одно из собраний, когда Михаила Баранова обсуждали в последний раз. Как обычно, жестянщик пришел с толстой тетрадкой, которую он именовал «черным списком». В ней в алфавитном порядке были записаны грешки тех, кто вместе с ним работал в цехе. Только скажут о нем плохо, он сразу начинает листать тетрадь и прямо с места охрипшим голосом:

— Ты наперед про себя скажи, за что тебе жена чуб драла?

Люди захохочут, выступающий растеряется:

— Какой чуб? Я ведь лысый…

— Но ведь был же у тебя до лысины чуб? И вообще регламент соблюдать надо. Женщин вон детишки дома ждут. Плачут.

На суде свидетели скажут, что в цехе не на шутку опасались «черного списка». Где и надо выступить — помалкивали. Никому не хотелось быть принародно оплеванным. А пьянице только того и надо.

После очередной проработки не пришел жестянщик на фабрику совсем. Целую неделю пьянствовал и, вытирая пьяные слезы, кричал на весь подъезд:

— Как они ко мне, так и я к ним! Никуда не денутся. Без меня ремонта не сделают. Вот и пусть ждут, пока я пропьюсь в доску. Пей, Анна! Сбегай-ка, Васенька, принеси три бутылки вина, чтобы на опохмелку хватило. Уважь отца!

— Уважь его, — просила сына мать.

Спустя полчаса, подавая стакан вина семнадцатилетнему Василию, отец снова сказал:

— Уважь отца!

— Да уважь ты его! — в угоду мужу повторила мать.

От выпитого у сына закружилась голова, потянуло ко сну. Он, не выключив телевизора, не расстилая постели, лег на диван.

Проснулся от страшного крика матери. Даже не сразу понял, где она: на балконе или на кухне. Опять, наверное, дерутся! Когда это кончится?

Крик повторился:

— Вася, сынок! Убьет ведь!

Побежал на кухню, схватил занесенный кулак отца, скрутил ему руки и, не помня себя, начал бить.

Позже судебно-медицинский эксперт скажет: можно было спасти Баранова-старшего, если бы в течение трех дней, пока он жил, ему была бы оказана медицинская помощь.

На суде выяснилось, что жестянщик гонялся за женой с топором, сломал ей ребро, избил до сотрясения мозга. Но об этом говорили свидетели. А Василий никакой тени не бросил на отца. Твердил одно и то же: «Виноват я!»

А наказание грозило, с учетом несовершеннолетнего возраста, до десяти лет лишения свободы.

— За что ты так жестоко избил отца?

— За то, что он маму бил. Она сильно кричала.

Коллектив кондитерской фабрики выдвинул общественного защитника, наказав ему строго-настрого: «Проси суд, чтобы не лишали свободы. Так и скажи: «Довел пьяница-отец парня».

Поступило в суд и письмо от коллектива автотранспортного техникума. Вот это письмо:

«В суде находится дело Василия Баранова, нашего выпускника. В техникуме он учился хорошо, получал повышенную стипендию. Он комсомолец. Это дисциплинированный, скромный, застенчивый подросток. Не было ни одного случая нарушения им трудовой дисциплины. Не было у него с товарищами конфликтов, в группе его уважали.

Но мы все знали, что дома у него тяжелая обстановка: отец и мать алкоголики. И Вася стыдился этого, замыкался в себе. Преподаватели сочувствовали ему, старались помочь. Особенно он стал переживать в последний год, когда надо было готовить и защищать дипломный проект. Не раз мы беседовали с матерью.

Мы думаем, что преступление, совершенное Васей, — это результат длительного, систематического расстройства нервной системы, сильного душевного волнения. Мы просим отнестись к Василию гуманно, не лишать его свободы».

Это письмо прислала классный руководитель техникума, а до этого она сама пришла в прокуратуру и очень просила следователя, чтобы ее допросили в качестве свидетеля.

— Не под силу подростку выдержать такую обстановку, которая сложилась в доме Барановых. За три года учебы мы не слышали от Василия даже бранного слова… Все, что с ним произошло, — результат нервного срыва…

Учительница очень волновалась, говорила так, будто на скамье подсудимых не бывший ученик, а очень близкий, родной ей человек.

И опять притихший зал слышал слово, которое в суде повторяли один за другим все одиннадцать свидетелей, выступавших по делу.

— Довели! — говорит сестра потерпевшего.

— Довели! — утверждает бабушка подсудимого. — Вася писал нам в