детей, а Лиля, хохоча, перескакивала с места на место да еще хватала и путала вещи, сбивая маму со счета. Это уж вечно так, больше всего на свете любила Лиля неразбериху и путаницу.

Папа терпел, терпел, взывая:

—  Лиля, будь добра, девочка, не мельтеши, не мешай маме, постой на месте хоть немного! Ну, я прошу тебя!

Но потом не вытерпел и звонко шлепнул Лилю. От неожи­данности Лиля одновременно расхохоталась и заверещала. А мама обрушила на папу град упреков — она не выносила, когда шлепают детей, у нее были совсем другие принципы воспитания.

—  Ничего, пусть закаляется, — бормотал виновато папа. — Человек должен развиваться. Пусть она развивается. Нужно ее закаливать.

Смерив папу ледяным взглядом, мама снова принялась счи­тать детей и вещи.

Глеб не принимал в этой суете никакого участия. Он не любил каникулы. Он хотел все знать. Когда был учебный год, никто ему не мешал заниматься и читать книги. А летом все начинали отдыхать: то ехали, то в море купались. Никто с ним не считался. Мама занята была порядком, которого ни­когда не было, папа посылал его в магазины: «Пусть закаля­ется», Лиля разыгрывала свои выдумки, Ивасик хныкал, а Во­ва изображал разумного ребенка, чтобы быть лучше всех в глазах мамы. И вот вчера Глебу даже не дали закончить на­блюдения и всё записать. Так никогда не откроешь самого глав­ного закона природы, думал он, нахмурившись.

Наконец мама, папа, сумки и дети двинулись к морю.

—  Мама! Папа! — дергал требовательно родителей за руки Вова. — Утки в грозу летают?

Ивасик, который, в отличие от Вовы, шел без всякого груза и не держась за руки родителей, тоже, однако, не забывал задавать вопросы.

—  Из чего все бывает? — спрашивал он, но сам же и отве­чал: — Из молний. Они сначала умирают, но потом снова живут. Лиля мне принесла умёрлые молнии, а из них за ночь вырос листик. Вот такой изумительный листик!

Папа умудрялся отвечать сразу на все вопросы:

—  Утки в грозу не летают — зачем, собственно, такая спеш­ка: лететь в грозу? Ивасик, я не вижу в твоих рассуждениях логики: может ли быть связь между молниями и грязными ветками, которыми ты, кстати сказать, испачкал казенное белье? Лист распустился на ветке, это логично, тут есть прямая естественно-причинная связь. Однако... однако не время рас­пускаться на ветках листьям. Это... Ну да, впрочем, не в том суть...

Ивасик смотрел на умного папу с одобрением — ему очень нравилось, что папа такой образованный и знает столько муд- реных слов.

—  А молнии, — продолжал между тем пала,— молнии — это просто природное электричество. Приучайтесь, дети, смот­реть на мир глазами науки.

—  Когда в доме погаснет электричество,— сказал благоже­лательно Ивасик,— я вам свою молнию дам, и мы сделаем электричество.

Папа опешил, а мама сказала любовно:

—  Ивасик, ты такой фантазер!

Вова ревниво вскричал:

—  Я же повесил на себе все сумки, мне тяжело, что ли вы не понимаете!

В этот момент Глеб остановился и вытаращился.

— Ты что, бррат? — спросил Вова.

Но Глеб только махнул ему рукой: мол, иди-иди. Сам же пошел совсем медленно, чтобы отстать от своего громкого се­мейства. Потому что он только что вспомнил, как этой ночью при зеленом свете, вдруг озарившем весь мир, увидел в небе продолговатую штуку, ну как толстая авторучка, наверное. В наступившей после зеленого света тьме он еще пытался различить эту штуку, но, разбуженный громом, закричал не­ожиданно папа: «А ну, марш в кровати!» Сестра и братья дружно побежали, но Глеб остался на окне, пытаясь не то рас­слышать что-то за шумом дождя и рокотом моря, не то раз­глядеть в кромешной мгле. Было, однако, все так же темно, все так же плескали волны и хлюпал дождь. Глеб уже собрал­ся уйти вслед за младшими, как внезапно буквально из сере­дины тьмы протянулся вниз изогнутый, как сабля, луч, уперся в заблестевшую поверхность моря и вдруг пронзил, высветил морской мрак далеко в глубь, и море в луче стало голубым, точно днем. Не успел Глеб и глазом моргнуть, как луч под­нялся из глубины, надломился, подрожал надломленным кон­цом и исчез. Да, уж этот-то луч никто, кроме него, видеть не мог. Братья и сестра были уже в кроватях, громко шептали ему: «Глеб, иди, упадешь!», «Я скажу маме, что ты сидишь на окне», «Брат, у тебя совести нет». И он уже решил слезть с подоконника, как раздался слабый звук и расплывчатое пятнышко задрожало и погасло в небе. Глеб еще посидел, но больше уже окончательно ничего не было.

Странно, когда он лег ночью, он только и думал что о про­долговатой штуке и удивительном луче. А потом, как выра­жается мама, «заспал» — совсем забыл все это и вот только сейчас, на полпути к бухте, вспомнил. По всем правилам на­уки Глеб обязан был опросить других, хотя бы легкомыслен­ных, суетливых и нетерпеливых свидетелей, что они всё же видели и в какой последовательности. Лиля ведь говорила «глаз» — так, может, этот «глаз* и то, что видел он, одно и то же? Но Глебу почему-то не хотелось расспрашивать ни Ли­лю, ни братьев. Он только поинтересовался, догнав папу, бы­вает ли ломаный луч. И папа тут же ответил с пафосом:

Бывает ли ломаный луч! Это все равно что спросить, бывает ли квадратный круг, кубический мяч или сапоги всмят­ку! Нет ничего на свете прямее луча!

— А молния! — возразил Ивасик.

СТРАННЫЙ КАМЕНЬ

Едва Гвилизовы обогнули длинную гору Ящерку, как перед ними предстала зеркально-неподвижная после ночной бури Тихая бухта. Любители бухты были уже здесь, прохаживались по берегу, загорали, но почти никто еще не купался. Ивасик и Вова бросились было с визгом к воде, но с таким же визгом выскочили обратно — после жаркого солнца вода казалась очень холодной. Папа разулся и шевелил пальцами ног. Мама пересчитывала детей и сумки и искала для навеса забытую в пансионате простыню.

Ивасик втыкал всюду ветки. Мама, разворачивая вещи, на­ткнулась и укололась об его ветку.

—  Господи, — сказала она. — Зачем это тебе?

—  Сначала будут листики, — сказал Ивасик, — потом цве­ты, из цветов вылетят молнии, улетят в небо, а потом...

Папа сильно пошевелил пальцами на ноге, вздохнул и сказал:

—  Мне очень грустно, Ивасик, что ты или не слушаешь, или не понимаешь, или не хочешь понять, что я тебе говорю. Из ветки молнии быть не может; это все равно что положить в инкубатор камень и ждать, что из него вылупится цыпленок.

Так говорил папа, едва сдерживая раздражение. А между тем... Но об этом позже.

Ах, какое зеркальное было море, как меняло оно голоса людей! Как визжали от восторга Ивасик и Вова, плюхаясь в уже потеплевшую воду! Как приподнимала тихая