революционеров, которые, каждый на свой лад, осваивали Неаполитанский залив – ментально или реально. Адорно выделил для себя сердцевину этой кутерьмы, группу, для которой были характерны разномастные революционные настроения, инспирированные именно Неаполем. Неаполитанская жизнь оказывала свое влияние даже на самых мрачных и задумчивых участников философских диспутов, вынуждала обратить свой взор на внешний облик окружающего мира и в нем искать революционный потенциал. Но мало этого: у всех проявлялся, пусть и в разных формах, странный порыв – а не попытаться ли перенести ошеломительный средиземноморский характер Неаполя, культ мертвых и бьющую через край витальность в новую форму философского дискурса?

Кажется, на Адорно все это поначалу не производило особого впечатления. Ему потребовалось время, чтобы неаполитанский опыт окончательно закрепился в его теоретической нервной системе – по этой причине и мы в этой книге не сразу приступим к рассмотрению текстов Адорно. Зато потом именно ему удалось лучше всех, осознанно это произошло или нет, обратить Неаполь в философию. Как в «Поединке» Генриха фон Клейста, вопреки всем законам вероятности, маленькая царапина у мнимого победителя разрастается до смертельной раны, так и смятение неаполитанской битвы вместе с пятью эссе, которые участники боев написали о событиях на берегах Неаполитанского залива, стали родовыми схватками для философии Адорно.

Клавеля с его башней, этого покорителя воды, Адорно сначала считает идеальным композитором, а потом не слишком идеальным просветителем. Таинственный, сказочно зловещий Позитано становится сосредоточием взбесившейся современности. Если достаточно близко подойти к стеклу в неаполитанском аквариуме с его морскими дьяволами, то можно ощутить на коже туристические мурашки и обучиться «памяти о природе в субъекте», то есть альтернативному взгляду на покорение природы. Чудо святого Януария в работах Адорно тоже становится средством от злого колдовства. А та самая пористость, которую Беньямин и латышская актриса Ася Лацис обнаружили и в стенах, и в социальной жизни Неаполя, станет констелляцией, воплощающей идеальную структуру текстов самого Адорно. Неаполь, поначалу кажущийся нам второстепенным маршрутом в теории Адорно, ведет к ее центру.

Эту метаморфозу из ландшафта в текст можно исчерпывающе показать на примере двух ранних эссе Адорно. В принципе, для этого хватит короткой поездки из Неаполя в Позитано и обратно – в ходе такой прогулки можно увидеть всю историю человечества. А уже потом, во второй половине книги, дело дойдет до изображения всех сложностей, деформаций и интерпретаций этой неаполитанской структуры в текстах Адорно, оказавшихся такими мощными. Мы станем свидетелями постепенного моделирования теории, в центре которой окажется катастрофа; впрочем ландшафт, породивший эту теорию, о катастрофе пока ничего не знает. Адорно пронесет неаполитанскую структуру через годы фашизма и спасет ее, а она даст его философии в Германии пятидесятых и шестидесятых годов продуктивность и влияние: страна мечты на юге Италии станет базовой матрицей одной из самых известных и влиятельных теорий в послевоенной истории Западной Германии.

Неаполитанские впечатления стали частью материала, обогатившего тексты Адорно – в дальнейшем мы попытаемся рассмотреть все случаи такого влияния. Но гораздо важнее для нас превращение Неаполя в структурирующий композиционный принцип текстов, поскольку осознание этой структуры позволяет нам совершенно по-новому взглянуть на интеллектуальную биографию Адорно. Может быть, теперь, когда утихли споры об актуальности и истинности аргументов Адорно, пришло время немного модифицировать оптику и взглянуть на тексты именно под таким углом, чтобы разглядеть логику, в соответствии с которой структурированы эти аргументы – подобно тому, как Сьюзен Сонтаг в эссе «Против интерпретации» шестидесятых годов призывала не надевать на произведения искусства лишний корсет интерпретации, а заниматься их фактическим содержанием? ^[30] Такого подхода сам Адорно требовал для идеального способа прослушивания музыки: с его точки зрения, нужно стараться понять композиционную структуру, а не просто радоваться красивым фрагментам. В будущем этот отказ от интерпретации пойдет на пользу самому Адорно. Аргументы Адорно и красивые фрагменты его текстов часто привлекали к себе повышенное внимание. Мы же в этой книге уделим основное внимание структурному принципу композиции этих текстов. И покажем, что именно этот принцип является их главным аргументом. От ранней работы об опере Альбана Берга «Воццек» и до опубликованной посмертно «Эстетической теории» Адорно предстает мастером изображения, которого многим и ранее удавалось разглядеть в нем^[31]. Основные механизмы этого искусства сформировались именно в Неаполе. А тексты Адорно, которые так часто упрекали в излишней сложности, оказываются увлекательным продолжением того неаполитанского безумия.

От ландшафта к тексту

Счастливый остров

По Энценсбергеру, буржуазное общество имеет тенденцию закрываться и в результате рождает мечту о счастливом острове. Секуляризация, индустриализация, технический прогресс, катастрофа Первой мировой войны и последующие неудачи революционных выступлений породили общее ощущение кризиса, «опустошения духовного пространства вокруг нас»^[32], как констатировал Кракауэр в 1922 году. «Множество молодых людей из буржуазных, порой очень богатых семей, очень часто еврейских, жаждали увидеть “новую жизнь”, “нового человека” и надеялись реализовать это свое стремление в некоем “новом обществе”, в котором не экономика будет править культурой, а культура экономикой»^[33], – писал Рольф Виггерсхаус, имея в виду в том числе и Макса Хоркхаймера, происходившего из среды крупной буржуазии. Хоркхаймер еще в 1914 году написал патетический рассказ с элементами автобиографии, в котором перечислил признаки закрытого общества: «Мы видели всю низость, все несовершенство цивилизации, ориентирующейся на массу, нам было необходимо вырваться из суеты сограждан, из этой борьбы за деньги и почести, убежать от обязанностей и страхов, от войн и государств в чистые, светлые сферы, в тот мир, где царят ясность и истинные ценности»^[34]. Цель такого бегства – счастливый остров, давший название новелле: «L’île heureuse».

Дорога Круппа (via Krupp) и скалы Фаральони на острове Капри

Немецкий литературный архив, Марбах

И если в один прекрасный момент –