лиственницы.

Наш начальник был здоровенным мужиком. Бич в его руке с посвистом вспарывал воздух, удары сыпались один за другим. Зрелище было тягостное…

Помнится, получив двенадцать — пятнадцать ударов, тот агрессивный пёс с Чукотки вдруг лёг на землю, жалобно поскуливая и часто-часто виляя хвостом, на брюхе пополз к человеку. Этой позой, этими жестами собака выразила полное подчинение. Рано или поздно так поступит всякий пёс, злобный нрав которого люди решили переломить побоями.

Но Бешеный и не думал подчиняться. Он метался на привязи, стоя на задних лапах, весь подавшись вперёд, лязгал клыками.

Начальник геопартии отбросил бич, сдвинул на затылок ушанку.

— Бесполезно, ребята, — сказал он. — Это не собака. Это выродок.

Мы запрягли наших трудяг, пора было на смену. Место вожака занял Буран.

Собаки, словно сговорившись, отказались работать! Они легли на снег, и ни удары бича, ни пинки не могли их сдвинуть с места. Все смотрели на Бешеного, своего законного вожака, силой и кровью завоевавшего это звание. А тот, натянув поводок, смотрел на них.

Начальник геопартии распряг Бурана. Затем обошёл Бешеного с тыла, не решаясь снять с него ошейник, острым охотничьим ножом обрезал поводок. Несколько длинных прыжков — и вожак встал во главе упряжки. Его запрягал наш начальник. И пёс при этом стоял как ни в чём не бывало.

…В середине января мимо нашей хижины проезжал санно-тракторный поезд — буровики другой экспедиции. Они зашли к нам согреться чайком. Разговорились. Выяснилось, что они едут за триста километров, к границе с Чукоткой, — там им предстоит пробурить две скважины. Собачья упряжка им без надобности: жильё будет находиться рядом с буровой, а керн они отвезут на тракторе, когда поедут обратно.

Прислушиваясь к лаю собак за бревенчатой стеною барака, начальник приезжих с горечью сказал:

— Везли пса. Под гусеницу трактора угодил, погиб, бедняга. Уж и не знаем, как в тайге без собаки…

— В чём дело, дружище! Выбирай любую, — перебил наш начальник. Бери, бери, — настойчиво повторил он, когда тот начал отказываться. — У нас их навалом. Обойдёмся.

— Огромное спасибо! Выручили, ребята, прямо выручили…

Когда гости, отдохнув, вышли на мороз, у меня мелькнула подленькая мыслишка: сбагрить Бешеного! Но этот мерзавец, как нарочно, начал бросаться на приезжих. Я с трудом отогнал его ударами бича.

— Конечно, вон тот, — начальник приезжих кивнул на Бешеного, — самый-самый… Но у нас совести не хватит просить…

— На Кавказе среди горцев знаешь какой обычай, старина? — поспешно, но издалека начал я. — Если гость что-то похвалит, хозяин дарит это гостю. Так что бери. Дарим, хотя и от сердца отрываем. Правда… — Я помялся. — Характерец у этого подарочка… ну, не очень, скажем, покладистый.

— Интересно, а где такой обычай: подкладывать гостям свинью? — строго спросил меня наш начальник.

И он рассказал о Бешеном всё, понося его самыми последними словами. Но странно, это вовсе не смутило начальника приезжих, скорее, наоборот.

— Не обижайтесь, друзья, но вы просто не сумели найти нужного ключика к псу. А я найду, уверен. С детства дело с собаками имею, кучу книг по кинологии прочёл. По науке с ним обращаться буду, — заверил нас начальник приезжих.

Словом, гости увезли Бешеного. Вожака дружно ловили миром, но он не давался. Наконец пленили крепкой капроновой сетью, связали лапы, челюсти стянули кожаным ремешком. Взбрыкивающего, сдавленно скулящего Бешеного занесли в дощатую времянку — домик с печкой-«буржуйкой», установленный на тракторных санях. Гости хотели заплатить за собаку, но мы наотрез отказались, а я добавил, что мы готовы сами заплатить им любые деньги, чтобы навсегда избавиться от этого человеконенавистника.

Когда санно-тракторный поезд исчез за поворотом реки, один из буровиков просветлённым лицом посмотрел на восток, перекрестился и отбил земной поклон.

— Слава тебе, господи! — с чувством сказал он. — Услышал, услышал, родимый, мои молитвы…

Радость наша, однако, была преждевременной. Буквально через полчаса мы готовы были бежать за санно-тракторным поездом, чтобы вернуть нашего вожака.

Дело в том, что запряжённые собаки грызлись между собою и отказывались тянуть нарту. Возможно, не потому, что упряжку теперь не возглавлял Бешеный, — псы видели, как его поймали, связали и увезли, и, стало быть, сделали для себя надлежащие выводы, — а оттого, что не признавали вожаком Бурана. Тот ничем не проявил, не утвердил себя перед сворой. За что, собственно, ему такая привилегия? Опасаясь за жизнь Бурана, мы запрягли вожаком Персика. Бесполезно. Та же реакция. Персик, по мнению собак, да и людей тоже, был не лучше остальных. Когда во главе упряжки поставили Мань-ку, псы чуть было не разорвали её. Здесь их, конечно, можно было понять!

Мы вконец измучились с нашими упрямцами, и не столько они нас возили, сколько мы их тащили с нартой. Когда самый сильный и бойкий пёс утвердит себя в роли вожака, всё встанет на своё место. Но когда именно наступит этот момент? Через день? Через три дня? Через неделю?..

Неизвестно, сколько бы мы ещё маялись с псами, если бы три дня спустя не примчался Бешеный. Он был страшно худ, живот втянут, как у гончей; правое ухо, словно подрезанное у корня, безжизненно упало на лоб, а по бокам зияли две длинные и глубокие раны. Видно, плутая по тайге, вожак наткнулся на медвежью берлогу, потревожил «хозяина», не в силах переменить свой скверный нрав, вступил с ним в драку. И собаки стали работать с прежним рвением: ими командовал законный вожак.

Забегая вперёд, скажу, что ранней весной обратной дорогой мимо нашего жилища проезжали буровики, которым мы так неудачно подарили Бешеного. Они поведали историю бегства вожака. Стало ясно, что его подрал не медведь.

Побег Бешеный совершил ещё в дороге. Двое суток — день и ночь — он бился в дощатой времянке, хрипел, скулил. Люди подумали, что зверь голоден, и с опаской сняли ремешок, стягивающий челюсти; при этом он изловчился и до крови располосовал клыками человеческую руку. Пищу гордый, непокорный пёс не принял.

Затем он резко, без перехода, успокоился. Лёжа со связанными лапами, собака тоскливо глядела в оконце с жиденькими рамами. Там, за окном, сверкал день, мелькали частые деревья, синело яркое небо. Там была свобода, которую Бешеный так желал и любил…

И умный пёс понял, что злобой людей, лежащих на нарах и сидящих за самодельным столом, не пронять, не одолеть. Надо притвориться сломленным, покорным. И он притворился таким. Съел целую миску гречневой каши с мясом. Попил концентрированного молока. Даже разрешил потрепать себя по загривку.