Игорь Шумов Год Крысы

1.

Очнулся я в неописуемой легкости. Каждая частичка тела благодарила меня и боялась, что когда-нибудь подобное может повториться. Я разделял их страх – еще несколько таких ночей, когда мир и связанное с ним исчезало, и я бы забыл о том, что он существовал. Казалось – идиллия, то, о чем можно только мечтать. Но достигнув желаемого, остается только страх и сомнения. Вот и сейчас – стоило радоваться моменту, а не дрожать и смотреть по сторонам в поисках ложки для обуви.

Она вышла из комнаты при наряде: бежевый кардиган, черная юбка до щиколоток, кроссовки и белое ожерелье на шее. Точно такой же я встретил ее вчера в метро. Красную, веселую, погрязшую взглядом в собственные мысли. Мы не то чтобы были знакомы. Пару раз виделись от силы; я знал, с кем она встречалась и кому изменяла, но не более. Смешно, что о незнакомце знаешь тайное. Сомневаюсь, что еще кто-то этого не знал. Она мне мило улыбнулась, завязался разговор короткий. Попросила меня ее обнять. Отказаться было бы глупо. Теплая щека на моей щетине мягкой, мурашки пробежали по рукам, я прижал ее сильней.

– Ты не хочешь съездить выпить?

– А на Курской есть что-нибудь поблизости?

– Нет, – с сожалением ответил я.

– Тогда нет.

– Я не хочу домой.

– Почему?

– Там тяжело. Дом новый, но состарился быстро; ветер об него романсы поет. В ванной завелась какая-то живность, оранжевые многоножки, даже в мои сны пробрались. Квартира стонет по ночам, стены покрывают трещины и пятна. Будто бы у квартиры рак, стоило семье оставить меня одного…

Столько жалости, будто напущенная, я не хотел такого. Но ответу обрадовался:

– Ладно, поехали ко мне. На матрасе тебя положу.

Мы прикасались друг к другу ногами, не более. Говорили о чем-то важном по пути, не вспомнить уже. Пугало, что жила она так далеко… Несколько раз переспросил: «Какая станция?»

– Такая-то, – отвечала она.

Все равно не знаю такой. Вышли из метро, я попросил подождать. Забежал в темноту между деревьями, за входом в подземку. Половина луны на небе плыла к счастливым людям, а могла бы на меня упасть. Несколько метров вдоль пустой дороги, бывшее общежитие. Остановились около продуктового, в народе кликаемого «хачмагаз».

– Останься тут, – радостно сказала она, – чужих здесь не любят.

Скольким она такое говорила? Вышла из магазина довольная, чуть ли не прыгала – в руках блестели два черных пакета, в каждом по несколько бутылок пива. Дверь открылась с трудом, в нос ударил резкий запах застоявшегося мусора. Ржавый велосипед закрывал вход в лифт, естественно, сломанный. Из коридоров доносился смех, продолжалось воскресное застолье. Очень хотелось, чтобы никто нас не увидел, чтобы никто на мое короткое счастье не покосился. Не хотелось им делиться.

Смешно это, потому что неправда. Я ни на что не рассчитывал, кроме крепкого алкогольного сна.

– Предупреждаю, – она бегала руками по карманам в поисках ключей, – я громко храплю.

– А я говорю во сне. Может, сговоримся.

Это была маленькая квартира, с низким потолком, отвратительным ремонтом; спасали ее рукотворный уют и мелкие детали вокруг. На стенах детские рисунки, немного жутковатые, вышивка, порезы на обоях в форме животных. Полки, заставленные фотографиями, фигурками, кольца, побрякушки и другая мишура. Перечислять замучаешься! Но глаза мои охотно все оглядели, все запомнили и на каждое нашли вопрос, ведь известно, как необходимо женщине внимание: особенно если она подбирает тебя посреди ночи на улице и тащит к себе.

Спала она на сломанном диване. Мне не составило труда привести его в порядок. Если честно, шансов у меня было около нуля: хозяйство никогда мне не давалось, потому и дома бывал редко. Но поломка оказалась проста, пара движений, и все встало на место. Посыпались благодарности, я не заметил, как смутился. Выпили пива, сели за стол в прихожей, ибо места лучше не нашлось. Личный бардак, кто я такой, чтобы возмущаться? Выпили по одной, выпили по другой. Глаза начали закрываться…

Что мы только не подняли и не разобрали! О доверии спросил – как она рискует и верит людям, ведь вокруг столько тварей водится. Перестрелять бы их всех, на шампуры пустить, а некоторых не постыдиться и на кресты. На это гордо заявила: «А кто тогда останется?». Про работу рассказала, как ученики к ней обращаются на вы, так еще и на английском:

– Missis, – сказала она, – каждый раз умиляюсь, гордо спину выпрямляю. Ха!

– Я думал, ты miss, – растерялся я.

– Формально я замужем, но брак сложился иначе.

– Баракнулся?

– Типа того, – и мы засмеялись.

В соседней комнате, в свободное от работы время, она делала ремонт. Мы сели на рулон новых обоев, смотрели в стену напротив, искали в ней знакомые нам образы. Спину обдувал холодный ветер, такой завистливый да злой. Человек держит за голову человека, вместо глаз – куски штукатурки; контуры – это застывшие капли клея. Она неловко положила голову мне на плечо. И приятно было от того, что со стороны моей все честно: ничего не попрошу, ибо не смогу дать взамен. Курили прямо там, под ногами заросла окурками пепельница. После мы вернулись в прихожую. Она села на пол, стала уговаривать перекусить чем-нибудь, но вместо этого я схватился за губку и бросился к горе немытой посуды; хотелось искренне показать благодарность, а не на словах. Мы взяли по бутылке пива, чокнулись, и я не смог замолчать:

– И никому доверять нельзя.

Как бы ни хотелось и как бы ни старался – оно все впустую. Вот ты начинаешь говорить, со стороннего переходишь напрямую, пытаясь ангела увидеть в сути. Много лишнего, за что при деле бы ухватиться, и тебя бы как личности не стало.

Они помнят ее, пока их не напоишь. Забудут, можешь спать спокойно. Готовлю вторую встречу, чтобы прикрыть новой информацией старую. Никакой правды на этом поприще. О доверии не может быть и речи. Но о какой близости вообще можно говорить с таким подходом? Никаким – это подход машины. Алгоритм лишен риска, в нем свинг выкручен в ноль. Он не обучен работать с теми ходами, которые не пробовал, а потому их сразу же отсеивает. Погоня за безопасностью, поиски безболезненности приводит к тотальной доминанте одиночества.

Универсальное решение – принять боль.

Человек же в своей сути стремится к крайностям, потому что у края находиться комфортнее, чем в центре на свету. Ибо человек один.

И никому доверять нельзя.

Если ты боишься отказа или боли, все твои лажи кто-нибудь запомнит. Вот ты сказал, что вместе хочешь быть, а выглядишь будто собака пьяная скулит. Услышал отказ, боль ударила в плечо. Возвращается самоконтроль. Организм