спохватился.
– Куда ты разогнал, козел! Тормози!
Машинист ошарашенно повертел глазами и вдруг, понимающе и как-то даже по-житейски ухмыльнувшись, со всей силы дернул тормозной кран.
Поезд заплясал на рельсах, визжа тормозами, как черт на раскаленных углях. Сорвался с путей, покатился кубарем, путаясь в собственных вагонах и колесах.
Машинист улетел в сугроб, выпорхнув из паровоза, как пташка из клетки.
"Зо-олото-о!!!" – заорал в мыслях Супербий, летая по кабине, расшибаясь о приборы и падая вместе с паровозом, платформами, танками и бесценным грузом в какую-то скверную пропасть.
***
Константин Алексеевич кашлянул в носовой платок, высморкался в него же и нетерпеливо забарабанил пальцем. – Ну? Последнее действие! – Пять на пять? – вяло предположил Глеб. – Умножай! – Двадцать пять. – Да! Двадцать пять мешков корму съедают ослы за три дня. Все, свободен! Глеб хмуро начал складывать вещи в мешок, искоса поглядывая на учителя. После того случая в школе разразился страшный скандал. Глебу был объявлен месячный бойкот. В полный рост встал вопрос об исключении из пионеров. – То есть, Константин Алексеевич не дал тебе сбежать из дому, и за это ты решил его покалечить?! – орала директриса так, что в окне гудели стекла. – Дикарь ты первобытный! А ну сюда смотри! Да по таким, как ты колония плачет! Героем стать решил, на фронт захотел – вы только полюбуйтесь! Наш милиционер, товарищ лейтенант – вот он герой! В одиночку с бандой дрался, память потерял! Ну ничего, ничего, голубчик! Не научила мамка, научит палка! В конце концов, Глеб трижды извинился перед учителем, который принял извинения весьма благосклонно (произошедший распад личности явно пошел ему на пользу). – До свидания, – буркнул Глеб, направляясь к двери. – Да, да… Эй! Глеб остановился. Уголок рта Константина Алексеевича коварно пополз вверх. Он сощурился и многозначительно поднес к губам палец. – А ну вас! – Не вас, а меня. Больше никакого “мы”! – Ну… поздравляю! – Ладно, беги! Глеб хмыкнул и, надев шапку, вышел из класса. – Ассенизатор будущий!
***
Константин Алексеевич кашлянул в носовой платок, высморкался в него же и нетерпеливо забарабанил пальцем. – Ну? Последнее действие! – Пять на пять? – вяло предположил Глеб. – Умножай! – Двадцать пять. – Да! Двадцать пять мешков корму съедают ослы за три дня. Все, свободен! Глеб хмуро начал складывать вещи в мешок, искоса поглядывая на учителя. После того случая в школе разразился страшный скандал. Глебу был объявлен месячный бойкот. В полный рост встал вопрос об исключении из пионеров. – То есть, Константин Алексеевич не дал тебе сбежать из дому, и за это ты решил его покалечить?! – орала директриса так, что в окне гудели стекла. – Дикарь ты первобытный! А ну сюда смотри! Да по таким, как ты колония плачет! Героем стать решил, на фронт захотел – вы только полюбуйтесь! Наш милиционер, товарищ лейтенант – вот он герой! В одиночку с бандой дрался, память потерял! Ну ничего, ничего, голубчик! Не научила мамка, научит палка! В конце концов, Глеб трижды извинился перед учителем, который принял извинения весьма благосклонно (произошедший распад личности явно пошел ему на пользу). – До свидания, – буркнул Глеб, направляясь к двери. – Да, да… Эй! Глеб остановился. Уголок рта Константина Алексеевича коварно пополз вверх. Он сощурился и многозначительно поднес к губам палец. – А ну вас! – Не вас, а меня. Больше никакого “мы”! – Ну… поздравляю! – Ладно, беги! Глеб хмыкнул и, надев шапку, вышел из класса. – Ассенизатор будущий!
