Предисловие

   Сова виновато ухнула. Белое, едкое, жидкое долго летело вниз в предрассветной мгле. Могло бы пропасть задаром на крыше ветхого сарая, разбиться в брызги о печальные листья берёзы, а то – просто сгинуть в бурьяне. Но не пропало, не разбилось и не сгинуло. Старик вытер немолодую же лысину, посмотрел на ладонь и беззлобно выругался. Чего злиться-то? Всем известно: говно с неба – к деньгам.

Глава первая

   Любил Старик ходить на рыбалку. Встанет до зари, когда в бледных сумерках стелются низкие туманы по мокрой траве, а усталые коты расходятся по домам, будя блудливым топотом первых петухов. Под прелой кучей сорняков за бабкиным огородом наковыряет пригоршню ярко-красных, с жёлтыми кольцами червей. Старику всегда нравился запах компостных червей – они пахнут свежим огурцом. Как-то, ещё в ранние годы, будущей супруге своей велел закрыть глаза и отгадать содержимое кулака по запаху. Девушка, унюхав бабским чутьём обручальное колечко, играла нечестно – сразу подглядела, как Старик раскрыл ладошку у неё под носом, и долго гоняла Старика по огороду, громко обзывалась и кидалась разным мусором. Женщина, что тут сказать! Никакой романтики в голове…

   Молодая безымянная псина выползла из-под банного крыльца, радостно извиваясь тощим туловищем вслед за вихлястым хвостом, и принялась скакать вокруг. Прибился кобель в конце зимы, да так и остался жить. Хоть и на птичьих правах, а всё с людьми.

   «Нет, милый… Ты за лягушками станешь прыгать – всего карася мне распугаешь!» Старик поднял указательный палец вверх, собака послушно села, изогнув голову на бок и не веря в строгость приговора. Старик был непреклонен: «Вот так! Сиди тут!» Для убедительности потряс пальцем.

   Загадочная гладь пожарного пруда отражала куртины ивняка, прошлогодние сухие рогозины со спящими на них стрекозами и узенькую розовую полосу на востоке. Старик потянулся от удовольствия, громко захрустев всеми своими суставами, грыжами и протрузиями. Кусты на берегу ответно заколыхались.

   «Вот дурное животное, всё-таки увязался!» – подумал Старик, пошарил глазами под ногами и увидел пару невесть откуда взявшихся картофелин. В педагогических целях подобрал ту, что побольше, заорал нечеловеческим голосом: «А ну, пшёл отсюда, скотина!», и метнул корнеплод.

   «Это вы…» начала было вопросительно разгибаться человеческая фигура в камуфляже, и тут картофелина с глухим стуком врезалась ей в лоб; «…мне…», по инерции, но уже утвердительно, фигура закончила фразу, валясь обратно в кусты.

   «Экая беда! Я ведь в сторону метил… Пугануть хотел…», бормотал Старик, пытаясь одновременно усадить обмякшее тело городского рыболова на постоянно складывающийся стульчик и надеть на него очки. То одна, то другая дужка тыкались в глаза рыболова. Городской мычал, пребывая в изрядном нокдауне. Старик побрызгал ладошкой прудовой воды…

   «Ну ты, дед, зверь! Сказал бы по-человечески, что я место твоё занял… Чего лупить-то сразу?»

   Наконец Старик наладил снасть и закинул одного из вёртких компостных червей к заветному кусту кубышки.

   «Здарова!» – громким шёпотом поздоровался прибывший Арсений Ильич, старинный приятель. Вместе в школу ходили, в армию, работали в одном колхозе. А теперь живут на одной улице и ловят карася в одном пруду.

   «Здарова, здарова…», Старик не сводил глаз с поплавка.

   Арсений Ильич скинул рюкзачок, засмеялся, тоже шёпотом. «Ну чё ты таращишься? Ранее девяти клёва не бывает!»

   Старик и сам знал, что не бывает. И нет никакого смысла вставать до зари и копать червей впотьмах. Тем более, что их можно нарыть и с вечера… Но как же ритуал, традиция и всё такое? Разве это пустые слова?

   Арсений Ильич не торопился. Для начала он приладился помочиться в густые заросли хрена на задворках почтальоншиного огорода.

   Вдруг у городского соседа раздалась какая-то возня и шумный плеск.

   «Господи», подумал Старик, «никак с берегу теперь свалился? Вот невезучий день у мужика!»

   Но нет, городской никуда не свалился. Он стоял, высоко подняв правой рукой согнутое в дугу удилище, и тащил этим удилищем невиданную в деревенском пруду рыбину. Левой рукой рыболов опустил в воду дорогой приёмистый подсачек на длинной рукоятке. Пожалуй, он и вытащил бы уже здоровенного карпа, но тут подоспел Арсений Ильич. С первым всплеском рыбы он бежал от зарослей хрена, на ходу пытаясь застегнуть пуговицу от штанов в петлицу пиджака.

   «Не тяни, не тяни её! Пусть погуляет! Щас я тебе помогу! Не тяни, говорю!»

   В мгновение ока шустрый дед проскочил под удочкой, в туче брызг вбежал в воду чуть глубже своих резиновых сапог. Схватил лесу рукой, успев почувствовать приятную тяжесть рыбы, и… леска сразу лопнула. Арсений Ильич засучил ногами по сколькому глинистому дну, оступился и, смешно маша руками в поисках равновесия, грузно сел задом на палку подсачека, переломив её надвое.

   Поднял полные укора глаза на городского: «Ну что ж ты? Я ведь кричал – не тяни…»

   Городской выглядел жалко. Под обоими глазами и на лбу вспухли большие розовые желваки, отчего очки не доставали до переносицы. В правой руке он продолжал сжимать разогнувшееся удилище с обмотанным вокруг вершинки клубком лесы и поплавком, в левой – обломок подсачека. Ни дать, ни взять – рыцарь, выбитый из седла на ристалище. Рыболов отбросил покорёженные снасти и спросил тонким голосом: «Блин, деды… У вас тут заговор, что ли?!»

   Старик крякнул и внимательнее вгляделся в свой поплавок. Арсений Ильич, истекая водой, выбрался на берег. «Ты, молодой человек, другой раз кричи заранее, я сразу прибегу. А то ведь снова упустишь!»

   «Уйди, дед!», отказался от помощи городской.

   Арсений Ильич, чавкая сапогами, подошёл к Старику, нагнулся и громким шёпотом спросил:

   «Видал рожу-то евоную? Ужас, а не рожа!»

   Старик снова крякнул.

   Арсений Ильич размотал и закинул снасти, городской починил свою удочку. На короткое время на пруду воцарилась деловитая рыболовная тишина. Около девяти часов у друзей начал клевать мерный «ладошечный» карась, и за своей долей явились два прудовых кота. А в половине десятого многострадальный сосед вытащил карпа килограмма на два. Старик уважительно крякнул. Арсений Ильич в процессе вываживания то и дело порывисто вставал, издавал малоприличные и