по сравнению с предсказанием хода Туле внутри звезды: сопротивление, вызванное миллионами раскалённых граммов на кубический сантиметр, звёздные ветра и термогалинное перемешивание, глубокий магнитный момент ископаемого гелия. Достаточно сложно понять, даже что означает «внутри», когда градиент от вакуума до вырожденного вещества размывается на три миллиона километров. В зависимости от определения мы уже можем находиться внутри этого безумия.

Хаким поворачивается ко мне, когда Шимп опускает нас к шторму.

— Может, нам стоит разбудить их?

— Кого?

— Санди. Ишмаэля. Всех их.

— Ты знаешь, сколько тысяч нас там сверху донизу сложено?

Я знаю. Хаким может догадаться, но предатель отлично знает всё до последней души, без всякой проверки.

Не то чтобы кто-нибудь из них похлопал бы меня по спине за такое…

— Зачем? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Все наши расчёты, это всего лишь теория. Ты же знаешь. Мы все можем стать мёртвыми всего за день.

— Ты хочешь вернуть их обратно, чтобы они могли проснуться перед своей смертью?

— Так они хотя бы смогут… ну, я не знаю. Написать стихотворение. Вылепить скульптуру. Чёрт, может кто-то из них даже захочет заключить с тобой мир перед концом самого мира.

— Допустим, мы их разбудим, и не все умрут за день. А ты — молодец. Только что улучшил нашу поддержку жизнеобеспечения на три порядка с прошлой журнальной спецификации.

Он закатывает глаза.

— Мы потом заново всех уложим спать. Это будут… просто пиковые выбросы CO2. Наш лес это очистит… за пару веков.

Я слышу едва уловимую дрожь в его голосе.

Он напуган. Вот что это такое. Он напуган и не хочет умирать один. И я — не в счёт.

Я полагаю, это начало..

— Давай уже, соглашайся, — настаивает он — По крайней мере, закатим адскую вечеринку в честь солнцестояния.

— Спроси Шимпа, — предлагаю я.

Его лицо каменеет. Я удерживаю своё непроницаемым.

И это почти уверенность в том, что он это несерьёзно.

* * *

Глубины тропосферы. Сердце бури. Скалы из воды и аммиака вздымаются на нашем пути: воздушные океаны разбиваются на крохотные капли, на кристаллы. Они врезаются в нашу гору со скоростью звука, замерзая целиком или падая в космос в зависимости от настроения. Повсюду вспышки молний, и в стволе моего мозга отпечатываются полупрозрачные остаточные изображения: лица демонов и огромные когтистые руки с явно избыточным количеством пальцев.

Но каким-то образом палубу у меня под ногами не затрагивают даже смертельные муки этого мира, она остаётся непоколебимой. А я всё не могу подавить свою собственную недоверчивость. Даже когда мы заякорены двумя миллионами тонн базальта и чёрной дырой, мне всё-таки кажется невозможным, что нас не размажет, как соринку в аэродинамической трубе.

Я раздавливаю фид с камеры, и панорама адской резни исчезает, не оставив ничего, кроме ботов, переборок и ленты из прозрачного кварца, смотрящей вниз на заводской этаж.

Времени остаётся всё меньше, я убиваю его, наблюдая за тем как внизу загружаются сборочные линии, как дроны обслуживания выходят в вакуум за смотровым окном.

Мы не сможем даже в лучшем случае обойтись совсем без ущерба. Большинство наших камер ослепло от игл сверхзвукового льда, уцелевшие разъедаются пеленой кипящей кислоты. Усы антенн дальнего действия поникли от нестерпимого жара.

Может потребоваться целая армия дронов (в зависимости от перерывов), чтобы восстановить ущерб, после того как наше прохождение завершится.

И даже умиротворение при виде того, как пехота Шимпа сама себя собирает, не может заглушить моей смутной тревоги.

На мгновение мне показалось, что я слышу слабый вопль в каком-то отдалённом коридоре: брешь, декомпрессия? Хотя сигнала тревоги нет. Скорее всего это один из тараканов взвизгнул тормозами в повороте коридора выискивая зарядку.

Звуковой сигнал в голове… нет, это мне не кажется, это Хаким звонит с мостика.

— Тебе нужно быть здесь, — говорит он, когда я открываю канал.

— Я на другой стороне…

— Пожалуйста, — говорит он и дублирует мне прямую трансляцию с одного из носовых кластеров камер, указывающих в небо.

В сплошной облачности возникло нечто: яркая ямка в тёмном небе, похожая на палец, протыкающий крышу мира. Оно невидимо в видимом свете, скрыто потоками аммиака и углеводородными ураганами, но мерцает в инфракрасном диапазоне, как рябь тлеющих углей.

И я понятия не имею, что это такое.

Я рисую воображаемую линию через концы червоточины.

— Оно на линии, с учётом вектора смещения.

— Нет, чёрт, оно прямо на линии. Я думаю, что червоточина как-то провоцирует это, — взрывается Хаким. — Его излучение — выше двух тысяч кельвинов.

— Значит, мы внутри звезды, — ровно говорю я и надеюсь, что для Хакима это будет хорошей новостью.

Если на этом всё — значит мы идём по расписанию.

* * *

Мы знаем ничтожно мало для того чтобы осмысленно продолжать проход. Неизвестно, насколько далеко мы от поверхности, она продолжает удаляться от нас. Неясно, насколько мы близко к ядру: оно продолжает набухать под тяжестью этой проливающейся атмосферы.

Всё, что мы знаем, это то, что температура растёт над нами, и мы ускользаем от жара вниз, давление начинает расти под нами, и мы взлетаем с ним вверх.

Мы крапинки на животе какой-то рыбы в пустоте серединного океана, поверхность и дно для нас одинаково гипотетичны. Все наши ориентиры гораздо изменчивее, чем мы сами.

Шимп предоставляет нам свои оценки забортной неопределённости, обосновывая их показателями гравитации и нашей инерцией. Но даже те из них, которые чуть больше просто догадок, даже они есть у нас лишь благодаря повреждению червоточиной локального пространства-времени.

Мы растянулись по волне вероятности, ожидая когда коробка откроется, чтобы вселенная могла пронаблюдать, живы мы или нет.

Хаким смотрит на меня через Бак, его лицо мерцает в свете сотен фидов с камер.

— Что-то не так. Мы уже должны были пройти, — повторяет он в очередной раз.

Весь последний час он только это и говорит…

— Есть же границы вариабельности, — напоминаю я ему. — Модель.

— Модель… — он издаёт короткий горький смешок.

— Основываясь на всех этих зеттабайтах, собранных в прошлом, мы отправились в путь прямиком через красный гигант. Не модель, а дерьмо. Один ик магнитного поля, и мы бы уже падали, вместо того чтобы пройти.

— Мы всё ещё здесь.

— Именно, в этом и проблема.

— И здесь всё ещё темно.

Атмосфера пока ещё достаточно плотная, чтобы скрыть ослепляющий интерьер Суртра от нас в