Кате хочется погладить одну из них. Она подходит, чуть дотрагивается пальцами — и тут зверюха взрывается снежным фонтаном. Кверху летят белые хлопья, брызги, радужная пыль.

Катя испуганно вздрагивает. Прямо перед нею распрямившаяся ёлочка отряхивает с лапок последние снежные комки.

— Не даются в руки! — смеётся Санька. Лицо у него стало широкое, доброе, и на нём, как щёлочки, зажмуренные от яркого света глаза.

Вдруг Санька стирает с лица улыбку, наклоняет голову, прислушивается. Катя поскорей тоже отгибает у шапки одно ухо.

В вышине, на голой берёзе, с ветки на ветку капают фиолетовые огоньки. Одни долетают до земли и гаснут, другие дробятся искорками. Катя не сразу догадывается, что это капель. А на самой маковке берёзы суетится нарядная птичка на высоких ножках. Она вертит головой в тёмной шапочке, будто оглядывается, и звонко посвистывает в тоненькую дудочку.

Кате кажется, что птичка выпевает что-то знакомое. Но что? Вроде и понятно, а не выговорить, не передать…

— Слыхать? — серьёзно переспрашивает Санька. — Это синица. Как увидит, что вода с ветки потекла, так и требует: «Винтик-крантик завинтить!»

Катя не может удержаться от смеха — так здорово похоже вышло у Саньки. Санька вытягивает губы и пересвистывает:

— Крантик-винтик?

«За-вин-тить, завинтить!» — обрадованно подхватывает птичка.

— Шалишь! — мотает головой Санька. — Не стану! Вот придёт лето, всю капель завинтит. А меня и не проси…

Синица переворачивается на ветке вниз головой, камешком падает вниз и пропадает в зарослях. Кате становится жалко, что птичка так быстро улетела.

— А про цветы-то и забыли? — Санька огорчённо поводит носом. — Эх, мы!.. Ступай-ка сюда. Гляди!

Соскочив с лыж, он бежит в кусты на краю поляны. Раздвигает корявые чёрные ветки.

Катя наклоняется и видит настоящее чудо. Под кустами снег намело неровно, остались пещерки. Сверху они прикрыты, как стеклом, тоненькими ледяными листами.

Сквозь лёд проникают солнечные лучи. Они нагрели землю, и среди снега, как в парничках, выросла зелёная травка и даже цветы. Они удивительные — искристые, белые, на прозрачных гладких ножках.

Санька крепким пальцем подковыривает лёд, снимает с парничка крышку.

— Сбирай. Только траву не мни, пускай растёт…

Катя становится на коленки и осторожно протягивает к цветам руку.

До околицы они доходят вместе. Там Санька перекидывает на другое плечо вязанку хвороста, говорит:

— Ну ладно. Я огородами проберусь. А то увидит Нонна Петровна, совсем рассердится… Лучше не напоминать!

Вздохнув, он сворачивает на тропинку. А Катя шагает к дому.

На деревне тихо. Вечернее солнце зажгло рябиновый огонь в окошках, жёлтой каёмкой обвело крыши, телеграфные столбы, изгороди. Всё стало мягким, тёплым — приятно смотреть. Катя даже немножко замедляет шаги.

На крыше её дома сидят две вороны. Они распускают крылья, топчутся и — что вовсе неслыханно! — выводят песню. Песня чуть глуховатая, журчащая. Похоже, будто плещет водяная струйка и булькает пузырьками…

Катя устала, проголодалась, но почему-то не думает об этом и ещё долго стоит у калитки. Потом вынимает из-за пазухи цветы и входит в дом.

МАЛЬЧИК С КОРДОНА

Прежде Анна Васильевна никогда не жила в деревне и теперь приехала в Жихарево только потому, что тут работал её сын. Он руководил большой РТС; ему дали просторный дом с садом, но жить одному было скучно. Он вызвал к себе мать и ещё до её приезда подобрал ей хорошую должность — библиотекаря.

Жихарево было старым, в две улицы, селом, построившимся около реки. В центре его стоял двухэтажный кирпичный клуб, в котором и помещалась библиотека.

Анна Васильевна не сразу привыкла к новой жизни. По утрам её будило петушиное пение, шумел сад, и ветки яблонь шуршали и скреблись по крыше, а на улице хлопал кнут и мычали коровы. Анна Васильевна спросонок не понимала, откуда приходят эти незнакомые звуки, долго лежала и прислушивалась, а потом уже вспоминала, что она не в городе. Она вставала, принималась за дела, но это чувство недоумения отчего-то не покидало её, и целый день у Анны Васильевны было такое ощущение, словно она ходит в чужой и непривычной одежде.

Она решила, что всё это происходит от слишком резкого различия между прежней и теперешней жизнью, и сразу принялась за работу, полагая, что любимое дело быстро успокоит её.

Три дня она принимала от старого библиотекаря основной фонд, а затем принялась за книги, привезённые из городского коллектора. Она ходила между стеллажами, расставляя пахнущие краской и клеем томики, иногда раскрывала книгу и осторожно переворачивала листы, наслаждаясь их свежим хрустом.

В библиотеке было тихо. Лишь иногда поскрипывала половица да в углу, под столом, раздавался чуть слышимый шорох — наверное, копошилась мышь. Непривычная тишина неприятно действовала на Анну Васильевну. Ей стало казаться, что она давно уже ходит так, одинокая и никому не нужная; и эта тишина установилась тоже давно и так и будет стоять всё время, и назавтра Анне Васильевне придётся точно так же ходить между одинаковых, насквозь пропылённых стеллажей, и послезавтра, и ещё день, и ещё… Без конца и без перемен.

Задумавшись, Анна Васильевна не сразу заметила, что в библиотеку кто-то вошёл.

Худенький мальчишка, загорелый, в застиранной, потерявшей цвет майке, влез боком в полуотворенную дверь и тихонько сказал:

— Здрасте…

— Здравствуй, — рассеянно ответила Анна Васильевна. — Что тебе, мальчик?

— Я почитать… Дадите книжку, тётенька?

— Библиотека ещё не работает. Приходи завтра, и я выдам тебе книжку. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал мальчишка.

Анна Васильевна ушла за стеллажи, а когда вернулась, он всё ещё стоял у дверей. Видимо, о чём-то раздумывал — собрал коричневую кожу на лбу в морщинки, прикусил нижнюю губу.

— Что же ты ждёшь? — удивилась Анна Васильевна.

— Книжку.

— Я же сказала, что завтра!

Морщинки на лбу разбежались, мальчишка поднял голову и уже твёрдо сказал:

— Мне завтра нельзя. Мне только сегодня можно. Разрешите, тётенька! Я все правила знаю и книжку беречь буду… Только разрешите!

— И правила знаешь? — усмехнулась Анна Васильевна, невольно подтрунивая над слишком серьёзным, деловым тоном мальчишки. — А ну-ка: сколько дней можно книжку держать?

— Десять! — быстро сказал мальчишка.

— И ты не задержишь?

— Нет, что вы! Обязательно верну.

— Ну хорошо, — сдаваясь и не желая спорить, сказала Анна Васильевна. — Вот там на столе книги. Подбери себе что-нибудь. И не мешай мне, пожалуйста, разговорами.

Она