Николай Томан — Эшелоны идут под откос

1

Дмитрий Щедров не помнит такой темной ночи, как эта. И удивительнее всего — на небе звезды. Очень четкие, как на картах в учебнике астрономии. Он не знаток созвездий, но Большую Медведицу находит сразу. Мысленно проводит линию через заднюю стенку ее ковша, и перед ним Полярная звезда. Она самая яркая, «пуп неба», как говорит дядя Миша.

Он тоже тут, на станции, ходит где-то мимо составов со станками и другим заводским имуществом. Сколько их прошло уже на восток, а они все идут и идут… Не все, однако, доходят до места назначения. Вчера ночью фашисты разбомбили два эшелона прямо тут, на станции Вязы. Дмитрий видел утром, как страшно их искорежило. Весь день потом не только рабочие, но и служащие убирали обломки и приводили в порядок пути.

А где же все-таки дядя Миша? Вот неугомонный человек! Ему всюду мерещатся шпионы и предатели… Ну, шпионы — это еще понятно, но кто же в такое время позволит себе предательство? Все в огне, фашисты рвутся вглубь страны, можно, конечно, и запаниковать, но предать в такое время?.. Нет, этого Дмитрий не может допустить. Да, вчера кто-то сигнальными ракетами наводил ночные бомбардировщики гитлеровцев на станцию Вязы. Так ведь это же явно фашистский шпион, а дядя почему-то уверен, что сделать это мог только кто-нибудь из местных железнодорожников…

У дяди Миши, конечно, профессиональное чутье. Он начальник вязинской железнодорожной милиции и вообще прослужил в разных отделениях милиции почти всю свою жизнь, сразу же после Гражданской войны. А не предвзятая ли теперь у него подозрительность ко всем, по долгу службы, так сказать?..

За ним, правда, прежде такое не замечалось. К нему даже те, кого он в свое время на скамью подсудимых посадил, относятся с уважением, считают человеком хоть и суровым, но справедливым. Ну а что может быть выше справедливости? Для Дмитрия она заключает в себе все: честность, мудрость, принципиальность. Дядя Миша и был для него образцом такой справедливости и принципиальности.

Но, может быть, сейчас, когда над Родиной нависла такая беда, утратил дядя Миша это чувство и стал не в меру подозрителен? Видит врагов и там, где их нет, да и быть не может.

Вчерашний налет, однако, нанес станции, большой ущерб. Он был почти «прицельным», и это, конечно, настораживало. Фашистские бомбы попали ведь в паровозное депо, повредили там поворотный круг, разрушили часть вокзального помещения и пакгауз. Одна из бомб упала между эшелонами с заводским оборудованием. Ближайшие к месту взрыва платформы со станками были сорваны с рельсов и сильно искорежены взрывной волной.

Разбомбили вчера еще и паровоз, только что отремонтированный бригадой Щедрова. На изуродованный локомотив страшно было смотреть. Дмитрий зажмурился даже, а потом яростно сжал кулаки и погрозил кому-то в небо.

Щедров считает теперь, что ему вообще не везет. За год до войны он окончил училище помощников паровозных машинистов, мечтал водить поезда, но его вызвали в комсомольский комитет паровозного депо, и секретарь комитета уговорил пойти работать в инструментальную.

— Ты же классный слесарь, Дмитрий, — сказал он Щедрову. — У тебя золотые руки. Мне показали, какой ты универсальный штангенциркуль сделал. Я бы тебе за него самый высокий разряд дал! Тебе на слесаря-лекальщика учиться — вот что я тебе скажу. А для начала иди пока в деповскую инструментальную: там сейчас большая нужда в слесарях высокой квалификации.

И он пошел. Специальность слесаря-лекальщика давно его прельщала. Он знал, что лекальщик даже средней квалификации должен свободно читать замысловатые чертежи и вычерчивать сложные фигуры. А главное — уметь делать режущие и универсальные измерительные инструменты высокой точности и эталонные детали.

За год работы в инструментальной Дмитрий освоил многие тонкости лекального мастерства и полюбил эту нелегкую работу, требующую хорошего глазомера, твердой руки и той степени умения, которая граничит с искусством. Он ощущал в себе талант прирожденного лекальщика и очень гордился этим. Да и как было не гордиться, если к тебе, по сути дела, совсем еще мальчишке, идут за советом почтенные мастера?

— Помоги-ка, Дмитрий Сергеич, сделать разметку. Глаза у меня стали что-то сдавать, — обычно просил Щедрова кто-нибудь из пожилых инструментальщиков.

На самом-то деле причиной таких просьб были не столько плохие глаза, сколько недостаток знаний геометрии.

В деповской инструментальной был раньше опытный слесарь-лекальщик, да ушел теперь на пенсию. Он-то и производил прежде построения таких сложных кривых, как архимедова спираль и парабола. Всего этого Дмитрий и сам не мог пока делать, но разметку шаблонов прямолинейного профиля в системе прямоугольных координат и даже более сложные, с криволинейными участками и различными видами сопряжений, он без особого труда и даже с явным удовольствием наносил на тщательно зачищенные заготовки, окрашенные раствором медного купороса.

Не только молодые, но и старые инструментальщики обычно с любопытством наблюдали, как точно и уверенно чертит он базовые и координатные линии штангенрейсмасом. А разметку углов, хоть и проще было делать с помощью угломерных плиток, Дмитрий выполнял чертилкой и штангенциркулем с помощью тригонометрических функций. Это производило впечатление, внушало уважение…

Нелегко было расстаться Дмитрию с работой в инструментальной, когда в самом начале войны перевели его в ремонтную бригаду. Он и сам понимал необходимость этого перемещения — многие рабочие были призваны в армию, а паровозы все чаще нуждались в срочном ремонте. Тот же секретарь комсомольского комитета, который уговаривал его пойти в инструментальную, на этот раз уже безо всяких увещеваний сказал ему кратко: «Так надо, Дмитрий». А для комсомольца Щедрова, так же, как и для его дяди, старого коммуниста Михаила Мироновича, слово «надо» было равнозначно приказу. И он, может быть, уже без того энтузиазма, что в инструментальной, но так же добросовестно и самоотверженно стал ремонтировать локомотивы…

Дмитрий хотя и не разделял опасений дяди, что кто-то из местных железнодорожников подает сигналы немецким бомбардировщикам, сам напросился взять его на сегодняшнее дежурство.

— Если действительно кто-то из наших, — сказал он Михаилу Мироновичу, — то я сразу распознаю его. Я тут на станции почти со всеми лично знаком. Даже с теми, которые в конторах работают. Только, скорее всего, заслан сюда какой-нибудь немецкий шпион…

Михаил Миронович и сам знал рабочих и служащих депо не хуже своего племянника, но отговаривать его от ночного дежурства