недалеко от Прибрежного. Напал на их платформу, хорошо так ее помял, потопил пару кораблей. Они потом базу забросили, переместили на сушу, подальше от такого счастья.

— Внешники не справились с китом–мутантом? — удивился Каин.

— Ага. Это ж элита, мать ее, которой чёртова уйма лет. Кто знает, какие у нее умения? Счастье еще, что она не захотела себе ноги отрастить.

Каин махнул одной из освободившихся стриптизерш, девушка присеменила, четко ступая на двадцатисантиметровой шпильке со здоровенной платформой, грациозно упала к нему на колени. Разговоры за этим столиком на время стихли.

Зато чуть дальше разгорелись настоящие баталии, и речь шла, вроде бы, ни много ни мало, о мурах.

04. Послушать о мурах

Вы прислушиваетесь, и спор вам кажется таким интересным, что вы подсаживаетесь к стойке бара, чтобы быть ближе. Спорят двое.

Один, по кличке Карась, отпускает в сторону всех муров комментарии настолько скабрёзные, что даже у завсегдатаев уши в трубочку сворачиваются. Второй, прозванный Чернышом, возражает собеседнику, хотя даже простые слова о том, что не все муры достойны немедленной смерти, могут закончиться смертью не только в «Горбатом квазе», но в любом другом месте:

— Брат, мурье тоже разное бывает. Возьми вот, к примеру, стаб Пентагон. Нет, не тот, который американский Пентагон, ты что! Просто стаб такой формы. Пятиугольный. Так вот, Пентагон — место мутное. Пентагоновские, они вроде и не мурье по жизни, но примурыженные.

Люди за соседними столиками начинают вслушиваться — выходя в рейд надо знать все об окружающих стабах и группировках в них, особенно если речь идет о тех, что сотрудничают с мурами.

— Сами они честного рейдера ради ливера валить не будут, но если вдруг грохнут такого в перестрелке, или зараженный ему башку отгрызет — труп не бросят. Приберут, распустят на запчасти и прикормленным мурам сольют. Муры они? Вроде нет, а вроде и да.

— Это ты точно сказал — примурыженные, — хмуро отзывается кто–то из сидящих за соседними столами. — Вроде и гады, а так чтобы на ближайшем суку повесить без суда и следствия — не повесишь.

Черныш согласно кивает:

— Это да. С другой стороны, они может и не хотели так жить, да Стикс заставил. Там же недавно база внешников появилась, будь они неладны. Так что если пентагоновские с мурьем конфликт затеют — внешники их в тот же день снесут. Вот и думай, как жить.

— Откармливают их внешники, — скривился Карась. — На убой. Свиноферма, бляха–муха, а не Пентагон. А потом у внешников появится эффективный менеджер, который решит, что надо бы пентагоновских разом под нож пустить.

— Может и так. Но лет пять уже как живут, да зарабатывают на потрохах помаленьку. Это тебе одна сторона, когда ты вроде и не мур, а товарища убитого в землю не закопаешь и ножичком без особых мук совести расковыряешь. А есть мурье по жизни, — в голосе Черныша засквозило откровенное презрение. — Это те, кто в том мире говном был и в этом лучше не стал. Вот, например, на юг, километрах в трехстах, грузится тюрьма — строгач. Муры ее с завидной регулярностью чистят. Мочат охрану и вывозят зэков на сортировку. Вяжут всех, раскладывают рядочками и ждут. Если иммунным посчастливится стать — будьте добры, припожалуйте в рабы, пока дар не проявится. Недельки две так отработаешь, и тут у тебя, как говорится, появляется два выхода.

— Или в муры или в расход? — предположил кто–то слева.

— Да. Если дар полезный, предложат в мурье перекреститься. В тюрьме–то, понятно, все невиновные: менты подбросили, судья засудил, но ты вот как думаешь, много отказывается?

— Вряд ли… — покачал головой Карась.

— В точку. Зэки в качестве муров и идут дальше, к успеху. Если раньше он за мобилу и котлы мог башку проломить, то теперь, раз ни ментов нет, ни закона, хер он кого пожалеет. Нет, врать не буду, бывали те, кто отказывались. Бывали те, кто вроде как соглашались, чтоб до оружия добраться, а потом дать жару, но у мурья тоже ментаты есть, так что особо не похитришь.

— Между первой и второй наливай еще одну, — собутыльник прервал рассказ бульканьем виски.

— Какая ж это вторая?

— Из этой бутылки вторая.

— Ладно, давай, накататили. Так вот, — выпив залпом вискарь, Черныш продолжил, — какими бы эти муры не были уродами, есть те, кто похуже их. Это муры по убеждениям. Ну вот, положим, был он утырком в школе. Пинали его, смеялись. Он злобу копил. За что ж его так? Он же самый лучший! А то что он по жизни говно, и это из него лезет — невдомек. И вот, представь, попал такой утырок сюда. Допустим, повезло ему с даром. И вот он на самом деле — избранный и исключительный.

Казалось бы — иди, вали руберов да элиту, а боязно, чего б попроще хочется. Потому что он не только говно, но и ссыкло. И начинает искать что полегче, а кругом, глянь–ка, одно быдло убогое, жизни не заслужившее. Рано ли, поздно ли, такой придет к мурам с трупом своего боевого товарища, который крепенько так уснул. Тут его оценят. Дадут оружие покруче. Беспилотниками от элиты защитят. Живи, да радуйся. Он и живет, да еще и подольше других. Такого мурья тоже немало.

— Ты прям психолог!

— Наговариваешь. В приличном обществе, если кого психологом назовешь, тебя ведь и язык могут отрезать. Дождаться, когда отрастет, и снова отрезать. Нет, брат, я не психолог. Я, брат, как раз с такой фермы, куда муры на сортировку отвозят, свою жизнь в Стиксе и начал. К мурам у меня поэтому отношение сложное. Они, видишь ли, спасли мне жизнь.

Когда я попал в Стикс и после перезагрузки пытался понять, что происходит, на кластер приехала банда муров… Нас привезли на «ферму». Бывшая тюрьма в небольшом стабе. Там я провел чуть больше месяца, дар все никак не пробуждался. В соседней камере сидел матерый рейдер, с дарами, со всей херней, но это ему помогало слабо. Регенерация у него была бешеная, поэтому у него чуть не каждый день что–то вырезали. И все силы организма у него шли на восстановление. Когда его отпускало, он рассказывал про Стикс, но скорее чтоб отвлечься, все смирились, что чудес нового мира нам не увидеть.

Муры держали свежаков на ферме, пока не начиналась трясучка, а потом их разбирали подчистую. Мой срок уже подходил, а дар все не проявлялся, а трясучка уже начиналась. Я сидел в камере и думал, что выбрать. Склонялся к тому, чтобы выбрать разборку. Не потому, что я такой правильный или герой, а просто мне настолько херово было, что хотелось, чтоб все кончилось. Мне тогда за сорок было, простой инженер, не вояка, не герой. Я понимал, что даже проявись у меня какой дар, долго я не протяну, а остаток жизни тащить людей на смерть, я не хотел. Хотелось как–нибудь самоубиться, но надежного способа я выдумать не мог, а перегрызть себе