использована арабами. Кроме того, трудно придумать более удобное место, господствующее над портом и всей долиной, защищенное со всех сторон обрывистыми склонами.

После вчерашнего ненастья погода не установилась; воздух был пронизан лучами яркого зимнего солнца, в сиянии которого разбросанные по склонам и долинам селения сверкали ослепительной белизной. По морю быстро пробегали полосы дождя; темные вершины стояли, закутавшись в плащи туманов, как угрюмые гидальго. На фоне этих декораций узкие галереи между парапетами стен, ущелья бойниц, глубокие дворы бастионов, каменные лестницы и мрачные, зигзагообразные пролеты въездных ворот казались взятыми из рыцарской баллады. От одних из ворот к городу спускалась двойная лента стены — укрепленный проход протяженностью в несколько сот метров, соединяющий Хибральфаро с Алькасабой, резиденцией каидов, расположенной на вершине менее высокого холма.

Еще в тридцатых годах Алькасаба был самым нищим районом Малаги, заселенным местными цыганами. На снимках периода реконструкции, помещенных в одном из залов музея, изображены нагромождения сараев и клетушек, которые, словно ласточкины гнезда, облепляли корпуса домов и плотно заполняли границы старых укреплений. После удаления этих наростов дневной свет снова увидали прекрасные павильоны гаремов, парки с облицованными мрамором водоемами, тенистые галереи, каменные решетки окон, искусно сплетенные в виде растительных орнаментов. Дворец представляет собой наполовину сад, наполовину дом. Расположенный на разных уровнях, он составляет настоящий лабиринт дворов, крытых галерей, залов с колоннадами, переходящих в открытые дворики, покоев с ажурными стенами. Снаружи его окружает крепкий панцирь каменной стены, а путь к нему лежит через ряд ворот в крепостных башнях; внутреннее же убранство дворца должно было служить не укреплению власти, а наслаждению ею. В Хибральфаро и Алькасабе проявляются две стороны арабского господства — сила и мягкость. Это обычный порядок вещей — завоеватель под защитой вооруженной стражи наслаждается плодами победы. Важен способ, коим он это делает. Мавры оставили на испанской земле памятники изысканной культуры, утонченного вкуса, продемонстрировали образ жизни, по сравнению с которым обычаи Европы того времени казались грубоватыми. Может быть, этот иберийский черенок ислама имел шансы развиться в универсальную цивилизацию, которая стала бы гордостью мира?

Любителю поразмышлять на исторические темы Малага дает неограниченные возможности. При входе в Алькасабу, у склона холма, сейчас ведутся раскопки остатков римского театра. Некоторые фрагменты этого здания, столбы колонн и резные капители, можно найти в самой Алькасабе. Арабские строители использовали их для украшения дворца.

Римские арены также напоминают расположенную неподалеку современную арену боя быков. Она видна со стен дворца, обращенных к берегу моря. Возле круглых трибун — модернистское здание администрации, немного подальше — труба бойни, стоянка автомобилей, конюшни, лазарет. Целый развлекательно-потребительско-животноводческий комбинат.

Энтузиасты корриды утверждают, что это не спорт, а искусство. Однако, какое бы ни существовало о ней мнение, это безусловно промысел. Но и в таком прозаическом облике она остается культурным явлением, не менее поразительным, чем остатки финикийского, римского или арабского владычества. Ее начало уходит в глубь так называемых сумерек истории, и никто сегодня уже не может с полной достоверностью их осветить. Рассказывают о завезенном римскими легионами из Персии культе Митры и связанных с ним таинствах боя быков. Древность традиции делает вполне правдоподобной такую церковную родословную корриды. На этой древней земле, с незапамятных времен засеянной зернами верований Востока, все имеет некоторое отношение к мифологии. И у подножия финикийских, римских и арабских стен практическая схема нашей цивилизации создает множество неожиданных перспектив. Можно было, например, попытаться составить религиозно-бытовую монографию бифштекса из Малаги. Она в свою очередь явилась бы достаточно типичным проявлением европейского образа мыслей, распространенного в самых северных районах материка.

* * *

На корабль грузили изюм, вино в оплетенных ивовыми прутьями бутылях и тюки какой-то прессованной травы; к борту их подвозили запряженные мулами платформы. Солнце снова ярко светило на безоблачном небе, а люди блаженно улыбались, несколько неуверенными шагами прогуливаясь по палубам. Их сердца подогревались тихим весельем малаги. Только Длинный Янек, симпатичный бородач с «моей» вахты, грустно лежал в каюте на корме с забинтованной и залепленной пластырем головой. Господин Пикассо и капитан забрали его прямо из тюрьмы, где он провел минувшую ночь из-за чрезмерной симпатии к Испании. По-видимому, он выражал ее с импульсивностью, которая вызвала беспокойство полиции. Представители власти в своих шляпках с лакированными ремешками, которых мы со спины приняли за опереточных персонажей, на деле оказались людьми, лишенными чувства юмора, но зато склонными к решительным действиям.

— Так же как в Южной Америке, — говорили опытные моряки, — наткнешься на фараонов, так они тебе сперва морду набьют, а потом только поинтересуются, в чем, собственно, дело.

Разбросанные у подножия серо-зеленых гор белые и розовые кубики домов, разноцветные крыши, испещренные полосками жалюзи окошки, серые башни собора и резные кружева развалин долго еще притягивали наши взгляды, пока полностью не расплылись в легкой дымке.

Ночь застала нас у входа в Гибралтарский пролив. Африка еще раз приблизилась к нашему борту выдвинувшимся далеко в море серпом огоньков Сеуты. Справа от нас торчала фантастическая скала Гибралтара; она была немного темнее ночного неба и, как елка, оплетена гирляндами сверкающих лампочек. Над нами повисли яркие неподвижные звезды. На воде танцевали красные, зеленые и белые огоньки. Экран радара показывал узкое пространство между мысами суши и — похожие на рассматриваемые в микроскоп кровяные тела в артерии — точки судов, ползущих в обоих направлениях.

После выхода в Атлантику что-то внезапно изменилось. Не только в мире, но и в нас. Начавшийся день был солнечным, дельфины прыгали на волнах, но дыхание пространства как бы стало учащенным, и само сверкание погожего дня казалось временным и ненадежным. Наши сердца начали биться в ускоренном неспокойном ритме, будто человек неожиданно перешел ту границу жизни, за которой начинаешь ощущать стремительный бег времени.