надо будет выступать, — чуть ли не плача заявила Натка. Слёзы сжали всё внутри, подкатили к горлу, и она приложила все силы, чтобы не разреветься. — Ну Надежда Дмитриевна…

Громкий звонок прокатился по коридору, перекрывая шум голосов и топот. Надежда Дмитриевна кивнула на парту перед собой. Разговоры в классе утихали, и вместе с ними, кажется, утихали последние крохи надежды в Наткином сердце.

— Садись, Королёва, — велела Надежда Дмитриевна. — Я подумаю, что можно сделать.

Натка со стоном села. Машинально оглянулась назад, посмотрела на последнюю парту в левом ряду. Костик нахально ухмылялся, разговаривал со своим соседом, Федькой. Оба стоили друг друга — бестолковые, неаккуратные, учителя не слушают, контрольные заваливают.

И такому, как он, позволяют выступить от всех шестых классов? Возмутительно!

* * *

Новый год — всегда пора чудес. Школа осыпается блёстками, завешивается сверкающей мишурой, сияет разноцветными огнями гирлянд. Самое время думать о празднике, о подарках, о школьном вечере, а не о том, что ждёт тебя дома.

Костик шёл по расчищенному тротуару, медленно, нехотя, попинывал по дороге небольшие комочки слежавшегося снега. Ему было холодно без шапки, уши мёрзли, но признаться в этом он не хотел даже себе. Таким, как он, нельзя допускать ошибок, нельзя показывать слабости. Так тренер говорит. Всегда оставайтесь в тонусе, всегда будьте сильными, на каждой тренировке повторял он. Не позволяйте другим видеть ваши слёзы.

И Костик не позволял. Хотя его сердце плакало целыми сутками, надрывно, с сильной болью, об этом никто не должен был знать. Для всех он — Константин Смирнов, сын серьёзного человека, отличный старший брат, спортсмен и вообще молодец. Оценки только не идеальные, но отец вон говорил, что в школе с двойки на тройку перебивался, и потому четвёрки Костика для него — предмет гордости. В дневнике ни одного замечания, и это вроде тоже хорошо — папа как-то свой показывал, там записей красными чернилами было больше, чем синими.

Вот только в последний раз они говорили об оценках в конце прошлой четверти. Папа тогда оторвался от чертежей на минутку, открыл дневник на последней странице, сухо сказал «молодец», расписался и снова уткнулся в свои бумаги. Мама тогда сидела с младшим братом, кормила его какой-то некрасивой коричневой кашей с фруктовым запахом. И когда Костик зашёл на кухню, она даже толком не оглянулась на него. Только и проговаривала: «А кто это у нас такой богатырь?», да пихала в бедного Веньку ложку за ложкой. В дневник посмотрела краем глаза, сухо сказала «молодец!» и продолжила мучить Веньку, у которого уже глаза на лоб полезли от такого количества каши…

А так хотелось немного внимания! Так хотелось, чтобы с ним просто поговорили. Не об оценках, нет. О том, что он больше всего на свете мечтает петь на сцене, а ещё лучше — в рок-группе. Наверное, как Честер Бенингтон или Ронни Джеймс Дио, стать легендой при жизни, выступать на огромной, как футбольный стадион, сцене. О том, как опротивела эта борьба, которая вроде как мужское дело, как говорил отец. Мужское-то мужское, но хочется совсем другого. В клипах сниматься, в фильмах, срывать аплодисменты на песенных конкурсах и получать самые высокие оценки от жюри…

И о том, что ему могут нравиться девочки. Костику стало жарко, несмотря на то, что вокруг минус десять, и снега по колено. В классе все от него балдели, как они сами говорили… ну, кроме Наташки Королёвой, но ей можно, она как Снежная королева, пустая и безжизненная. Остальные его любили и пачками присылали записки с признаниями. Только все эти девчонки были маленькие и глупые, умели только хихикать и краснеть. Ему нравилась не абы кто, а сама Алёна Краснова из девятого класса. Даже старшие мальчишки признавали, что она — самая красивая в школе. А как к такой подступиться, Костик понятия не имел. Папа подсказал бы, но он занят ещё больше, чем в конце прошлой четверти, приезжает домой в девять вечера, а уезжает в шесть утра. И даже за ужином сидит со своими чертежами, чтоб они сгорели…

Костик остановился, пнул самый большой снежный комок, какой нашёл. Он отлетел в сугроб, пробил там огромную дырку. Вот и у Костика внутри такая же дырка, какую никому не залатать. Если только…

Если только он не выступит на этой сцене перед всей школой и не докажет родителям, что не сдалась ему это борьба. Что он рождён для того, чтобы петь. Они ещё увидят, сказал себе Костик. Они ещё увидят, обязательно…

Если только Надежда Дмитриевна допустит его к этому выступлению, приуныл Костик. Он же даже не готовился, и песню не выбирал. В отличие от зазнайки Королёвой, которой везде двери открыты…

II

Наш город похож на муравейник или на пчелиные соты. Мы живём в маленьких коричневых комнатках, где от стен хорошо отражается звук, чтобы лучше слышать свой голос. А пол и потолок обязательно белые, как и земля вне домов, чтобы лучше видеть свет внутри каждого из нас. Ведь это так важно! Как ещё отличить хороших от плохих, если не по внутреннему свету?

Самое страшное, что нельзя различить погасший огонёк и горящий по голосу. Никто из нас не знает, почему кто-то звучит так, как все, а кто-то — иначе. Бывало и такое, что погасший голос звучал громче всех, и горящие слетались к нему, как мотыльки к огню. И рядом с ним было так же опасно — погасшие огоньки умеют гасить других. Зачем они это делают, мы не знаем — горящим огонькам строго-настрого запрещено подходить к погасшим.

Погасшие огоньки всегда чёрные — в них не осталось внутреннего света; и я стараюсь понять, что заставляет нас гаснуть. Я ищу ответы в странных снах, но там редко бывает что-то полезное. Только всякие необычные вещи, каких мне здесь не почувствовать, и странные слова, которых здесь мне никогда не услышать — плюшевые мишки, мандарины, горные ручьи. Тепло и холод, деревья и реки, озёра и бескрайние равнины. Для нашего маленького мира, состоящего только из голосов и тишины, света и теней, это всё странно и незнакомо. Поэтому мало кто решается говорить об этом, и все переваривают свои сны внутри своего света.

А ещё — я никому не говорю об этом — у меня есть горящий знакомый, который живёт среди погасших. Мы никогда не сближались и не заговаривали, но мне очень интересно, почему он такой — тихий, почти безмолвный, но горящий ярче многих моих друзей. Ради него я и искал ответы во снах, и даже что-то нашёл: оказывается, когда большие странные существа выходят на сцену, чтобы зазвучать, вокруг загорается свет. Наверное, для их голосов нужно больше света вокруг — может быть, и для нас тоже? Может быть, если я подойду ближе к моему знакомому и освещу