Евгения Смирнова Сальма

В узком длинном коридоре было пусто и тихо. Лишь изредка в большом аквариуме у дальней стены раздавалось мерное бульканье. Стены, обои, светильники, двери и даже стулья, казались случайными гостями из моего еще советского детства. На мгновение мне почудилось, что я перенеслась на двадцать лет назад, в то далекое время, когда мне было тринадцать, и мечтала я тогда совсем не о последней модели Айфона, а о пустой кассете «Sony», на которую моя подруга переписала бы альбом Губина, привезенный ее отцом из Москвы. Дверь в комнату внезапно распахнулась и молодая женщина в цветастом платке, затейливо завязанном на макушке, поманила меня внутрь. Сердце забилось сильнее, а на щеках выступили красные пятна, как это зачастую случалось во время сильного волнения. Хоть бы кровь носом не пошла. Я прижала к груди небольшой клатч и неуверенно шагнула внутрь.

Старенький пружинный диван, кресла с узкими деревянными подлокотниками, абажур с пластмассовыми висюльками в виде маленьких человечков и круглый стол, устланный мягкой коралловой скатертью. Мой любимый цвет. Сальма улыбалась, обнажая ровный ряд золотых зубов, бахрома на платке легкими волнами расходилась то вправо, то влево, когда она говорила. Глаза темные, не пойму какого цвета, потому что боюсь посмотреть на нее в упор. Она не спрашивает меня ни о чем, берет свои разноцветные бусы и тяжело бросает их на стол, что-то шепчет на незнакомом мне языке. Я сижу на стуле неподвижно, все так же крепко прижимая к груди черный прямоугольник. Наконец она открывает глаза и пристально смотрит на меня.

– Ты пришла ко мне за ответами, – говорит она неожиданно низким голосом.

Я киваю. Во рту почему-то пересохло и я с вожделением думаю о маленькой ледяной бутылочке воды, оставшейся в машине.

– Говорить тебе ничего не буду, ты ведь все равно словам не поверишь, – продолжила Сальма, – дай мне руку, я тебе покажу.

Она протягивает ко мне большую грубую ладонь. На среднем пальце блестит широкое золотое кольцо с непонятными рисунками и буквами. Я разжимаю руки, и клатч с шумом падает мне на колени. Я вздрагиваю. Моя рука крепко сжата ее ладонями.

– Закрой глаза, – приказывает она.

Я закрываю, не могу не закрыть.

Яркий свет. Он слепит меня. Я ожесточенно тру глаза, и, наконец, могу их открыть. Светлая юбка, с мелкими темно-синими цветами и моя рука на ней. Я осторожно сжимаю ткань, не понимая, как мои джинсы за мгновение могли превратиться в юбку. Морок. Вокруг высокая трава и где-то совсем рядом шумит река, я отчетливо слышу ее течение. Это место до боли знакомо мне. Откуда?

– Кажется моему велосипеду крышка.

Я оборачиваюсь и вижу его. Дима.

– Ты что? – спрашивает он, оторвавшись от своего «искалеченного друга».

Я быстро отвожу взгляд. Не может быть! Это тот самый день, когда я сделала своей первый неправильный выбор, струсила. Я вспоминала этот день, час, мгновение потом много лет, и корила себя.

Мне четырнадцать. Маленький, но уютный домик, вокруг яблоневые сады, недалеко река, она холодная, быстрая, много водопадов. Лето. Сестра и брат. Еще живы бабушка и дедушка. Добрые дедушкины глаза, и ласковые бабушкины руки. Велосипед. Ветер. Дорога. Я смеюсь, мне хорошо. Рядом он, Дима, худенький, в застиранной футболке и в заштопанных на правом колене штанах. Мы летим с горы, ветер свистит в ушах, он впереди. Он смелее, сильнее, быстрее меня. И вот мы уже на лугу. Далеко. Его штаны разорваны на левом колене и видна рана, из которой сочится кровь.

– Больно? – слышу я свой голос.

Он мотает головой. Храбрится. Ведь я-то видела, как он кувырком летел с горы.

– Как же мы теперь доберемся до дома? Я ведь говорила, что нам не стоило уезжать так далеко.

Это снова я.

– А я даже рад, что упал. И мне совсем не стыдно, – говорит он.

И я слышу в его голосе смущение. Поднимаю взгляд, и впервые за двадцать лет снова могу смотреть на него. Но не замечаю ничего, кроме его глаз. Они большие, карие, с длинными пушистыми ресницами, выгоревшими на кончиках, в них запуталось солнце и теперь глаза кажутся золотисто-медовыми. Как же я раньше этого не замечала?

Он смотрит на меня не отрываясь, я чувствую его руку на своей. Он хочет мне что-то сказать и теперь я точно знаю что. Я отдергиваю руку.

– Нам пора.

Это говорю ни я, хотя голос мой. Зачем я так? Так же нельзя, не надо! Он отпускает мою руку, кивает и отворачивается.

Открываю глаза. Абажур с человечками. Джинсы. Клатч.

– Первый, – говорит Сальма, окончательно возвращая меня к реальности.

Я хочу что-то сказать или спросить, но она жестом просит меня молчать. Подчиняюсь. Она снова протягивает руки ко мне. Второй.

Теперь все иначе. Большой зал с высоким потолком. Мятные стены, вокруг много народу. Я оглядываюсь, пытаясь вспомнить это место.

– Скорее бы все уже началось и закончилось.

Нина. Как давно я не слышала ее всегда немного недовольный голос. Лет десять, кажется. Она сидит слева на деревянном бежевом стуле, таком же, как стоят вокруг рядами по четыре. На ней темно-зеленое короткое платье с замысловатыми кружевными рукавами. Это одиннадцатый класс. Выпускной. Нина была в таком платье в тот день, кажется, его сшила ее мама. Сейчас нам будут вручать аттестаты и поздравлять. Я улыбаюсь. Школа.

Нина говорит еще что-то, но я не слышу что, вижу лишь шевеление ее губ. Ворчит. Справа от меня кто-то осторожно присаживается. Я еще не вижу его лица, только ноги в строгих черных брюках с аккуратно отутюженными стрелками, манжет белоснежной рубашки и край малинового галстука. Саша. На меня смотрят голубые, словно, прозрачные глаза. Он на мгновение опускает свои светлые ресницы и теребит себя по ежику волос. На его щеках выступает легкий румянец. Теперь, когда я, находясь в теле семнадцатилетней девчонки, смотрю на него глазами тридцатичетырехлетней женщины, для меня нет секретов, все написано на его лице.

– Мы здесь присядем? – зачем-то спрашивает он, и я вижу, что его друг Коля садится рядом с ним. Нина презрительно фыркает. Саша вздрагивает, а Коля отворачивается. Мне стыдно за нее.

– Конечно, – говорю я голосом той семнадцатилетней.

Это первый раз, когда мы говорим с ним с тех пор, как я в седьмом классе перевелась в эту школу. Он снова смотрит на меня. Я не могу вспомнить, как выглядела тогда, только мягкие трикотажные брюки цвета спелого лимона.

Класс. Парты сдвинуты и укрыты клеенками. На столе что-то стоит, но я замечаю, лишь бутылку шампанского, нам разрешено выпить по бокалу за светлое будущее или прекрасное прошлое. Пузырьки ударяют мне в голову, и все кроме него погружается в туман. Он следит за мной из-под ресниц. Коля предлагает ему налить водки под столом, но он