слыхала ли она чего о партизанах.

— Коров плохо пасете со стариком! — отчитывал хозяин Кешку, прихлопывая волосатой рукой комара на блестящей лысине. — Все по осоке гоняете? Надо менять пастбища: сегодня здесь, завтра там. А то на траву скотина вышла, а молока мало.

Пастушонок молча глядел на ноги хозяина.

— Запрягай Бегуна, мне ехать надо, — распорядился Хватов и быстро пошел в дом.

Мальчик спрыгнул с крыльца, побежал на конюшню, запряг лошадь и вывел ее к воротам.

Хозяин окинул взглядом коня, сердито приказал Кешке снять с упряжки колокольцы, грузно уселся в коляску, отчего заскрипели мягкие рессоры, и выехал со двора. А Кешка побежал в избу, откуда визгливым голосом звала его сестра Хватова.

Руки у нее были тонкие, как колесные спицы, пальцы — узловатые, длинные. Плоская грудь, большой нос, бескровные губы, всегда непричесанные волосы и сварливый характер — все это дало повод батракам называть ее Ведьмой.

— Бездельник! Сколько тебе нужно говорить? Иди качай Васюточку, — зло ворчала она, подкручивая фитиль и собираясь ложиться спать.

— Это Феклино дело, — тихо выговорил мальчик.

— Я тебе дам «Феклино»! Она у меня другим занята. Качай и не разговаривай!

Кешке хотелось спать, но он сел на табуретку, взялся рукой за витой шнур и стал его потихоньку тянуть. Колыбель поскрипывала: «Рук-рук, рук-рук». Взлохмаченная голова пастушонка сама клонилась набок. По стене мелькала тень зыбки. Временами Кешка прислушивался, посматривая на лицо ребенка, — спит? Но как только звуки «рук-рук» затихали, младенец начинал реветь, и с кровати, где дремала Ведьма, раздавался голос, скребущий душу:

— Куда спешишь?! На пожар торопишься, что ли? Почему перестал качать? Дай Васюточке заснуть!

Кешка косил глаза на хозяйскую кровать и думал: «Сама — спать, а я — качай! Вот удеру, не поспит несколько ночей, так узнает, как его укачивать. У, Ведьма!»

Время было позднее, сон одолевал, глаза слипались. Подпасок задул лампу, лег на пол и нехотя дергал уставшей рукой за шнурок. Сквозь дрему он все реже и реже слышал ненавистное «рук-рук» и вскоре уснул.

3

В двухстах шагах от строений, принадлежавших Ивану Хватову, стоял дом с надворными постройками его младшего брата Петра. Сейчас, когда скрывавшиеся в сопках партизаны совершали смелые набеги на железнодорожные мосты и другие важные объекты, находившиеся в руках белогвардейцев, он, как и старший брат, боялся жить на заимке и лишь изредка навещал ее, чтобы посмотреть, как ведется хозяйство. А сам в это время распродавал добро, скупал драгоценности и золото и одной ногой стоял в Никольск-Уссурийске, а другой — в Харбине.

В эту ночь в доме Петра Хватова было тихо, только со стороны конюшни изредка доносился слабый цокот копыт — это лошади в стойлах переступали на дощатом полу.

У амбара виднелась пристроенная глинобитная сараюшка с вмазанным небольшим стеклом. В ней у стены стоял деревянный топчан, сколоченный из шершавых досок. На нем валялось старое пальто, служившее Лу постелью. Мальчик охотно жил в сараюшке, чувствуя себя здесь свободнее. В хватовском доме он боялся сделать лишний шаг и, если его не звали, никогда не заходил даже на кухню.

Лу серьезно отнесся к побегу. Еще с вечера он незаметно взял на хозяйской кухне кусок белого хлеба, остаток курицы и под покровом темноты спрятал все это в условленном месте. А перед тем как ложиться спать, раскрыл настежь дверь сараюшки, чтобы услышать крик первых петухов. Но этого ему показалось недостаточно: он выставил оконное стекло и, полный тревожных мыслей, лег спать. Спал беспокойно. Чуть раздавался легкий шорох или лязг цепи сторожевой собаки, Лу вскакивал, прислушивался и, убедившись, что время не наступило, опять ложился. Ему снились всадники, похожие на моряков, рабочие, которые воевали в степи с американцами и японцами. В этом бою был и он с Кешкой, рубил саблей врагов. А противник наседал и наседал. Из-за сопки шли на партизан новые и новые сотни. Но вот враги дрогнули. Рядом с Кешкой и матросом летел во весь опор и Лу, преследуя отступавших. В самый интересный момент, когда его и Кешку награждали за отвагу, из курятника отчетливо и звонко донеслось:

— Ку-ка-ре-ку!

Лу вскочил, быстро протер заспанные глаза, положил в карман кремень, увеличительное стекло, пустую гильзу, затем вышел на улицу и осмотрелся. В большом одноэтажном, сложенном в сруб, хватовском доме света в окнах не было. Лу насторожился: «Ведь могли же подслушать наш разговор с Кешкой и теперь поймают». Ему стало страшно. На цыпочках он подошел к собачьей будке, просунул худую руку в открытую дверцу, погладил по голове Рыжего, дал ему кусочек хлеба.

Гремя цепью, пес вылез из конуры, положил большие лапы на грудь китайчонку и несколько раз лизнул его лицо влажным и шершавым языком.

Мальчик не сопротивлялся. Ласка собаки растрогала его. Сдерживая себя, он молча потрепал единственного в хозяйском доме друга и на ходу проговорил:

— Прощай, Рыжик, прощай!

Пес последовал за ним, но цепь не пустила.

Крадучись, батрачонок подошел к заднему двору, вылез через дыру и побежал к условленному месту, чтобы посмотреть — там ли Кешка.

Кешки еще не было, и Лу хотел пуститься в обратный путь, чтобы разбудить друга, но подумал: «Дай-ка посмотрю, тут ли хлеб и курица?» Он подошел к дереву, присел на корточки и пошарил в дупле. Там ничего не было. «Неужели Кешка обманул? Взял хлеб и ускакал сам, а меня оставил. Пусть едет. Пусть скачет. Никогда играть с ним не буду. Это разве товарищ? Это — обманщик. Пусть, пусть! Он еще что-нибудь попросит у меня, я тогда ему припомню!»

Огорченный Лу пошел обратно, чтобы незаметно пробраться в сараюшку и лечь спать.

Звезды по-прежнему мерцали в вышине. Где-то щелкали соловьи, где-то хрипло прокричал филин, прощаясь с ночью:

— Ух-ма! Ух-ма!

Лу стало жутко. Досадуя на себя и ругая приятеля, он быстро шел к ненавистному дому и думал: «Хорошо, если не заметили, а то будет порка».

4

Проснувшись, Кешка сразу вспомнил о побеге. «Не проспал ли?» Но из спальни хозяйки послышался бой стенных часов:

— Бом, бом, бом!

«Три часа. Пора. Как же выбраться из дому? Если в дверь — заскрипит, — размышлял Кешка. — Полезу в окно!»

Он глянул на образа, тускло освещаемые мигавшей лампадой, подошел к кухонному столу, нащупал противень, взял оттуда несколько пряников и сухарь, положил их за пазуху и осторожно раскрыл окно; в лицо потянуло свежим ночным воздухом. Мальчик ловко взобрался на подоконник и спрыгнул во двор. «Ленька, наверно, давно ждет меня у дуба, а я все еще копаюсь», —