У меня была маленькая пластмассовая куколка, и я любила ее наряжать. Играла с ней в чаепитие. Заваривала чай, а потом выливала немного ей на лицо, чтобы она пила. Это была не очень хорошая кукла. Говорила, но всего несколько фраз. Мои родители не были богаты. «Пойдем в магазин». — «Давай, а зачем?» — «За часами». — «Я люблю часы». И тому подобное. Но я ее любила. И однажды я назвала ее своим ребеночком. Не знаю почему, но назвала, а кукла ответила: «Я люблю тебя, мамочка». — В ее глазах стоят слезы. — И я поняла, что хочу ребенка. Я постоянно играла с ней, и она делала вид, что она моя дочка, а потом мама застукала нас за этим и сказала, что я глупая и не следует так себя вести, потому что девочки больше не рожают детей, и забрала куклу.

Ребенок на полу, играет под столом в кубики. Складывает и разбирает. Замечает меня. У него голубые глаза и застенчивая улыбка. Я вижу ее проблеск, потом ребенок вскакивает с пола и прячет лицо между материнскими грудями. Выглядывает, хихикает и снова прячется.

Я киваю на ребенка.

— Кто отец?

Каменное лицо.

— Не знаю. Мне прислал образец парень, которого я нашла в Сети. Мы не стали встречаться. Я стерла всю информацию о нем, как только получила посылку.

— Жаль. Все могло бы сложиться лучше, если бы вы поддерживали контакт.

— Лучше для вас.

— Само собой. — Замечаю, что на сигарете вырос длинный столбик пепла, словно тонкий серый пенис, вяло свисающий с фильтра. Стряхиваю его, и он падает. — Все равно не могу понять насчет омоложения.

Неожиданно она смеется. Даже воодушевляется.

— Почему? Просто я не настолько влюблена в себя, чтобы желать жить вечно.

— Что вы собирались делать? Держать его в доме, пока…

— Ее, — перебивает она. — Держать ее в доме. Она девочка, и ее зовут Мелани.

Заслышав свое имя, ребенок смотрит на меня. Замечает на столе мою шляпу и хватает ее. Слезает с материнских коленей и несет шляпу ко мне. Протягивает на вытянутых руках, как подношение. Я пытаюсь взять шляпу, но девочка отодвигает ее.

— Она хочет надеть ее вам на голову.

Я смущенно смотрю на женщину. Она слабо, печально, улыбается.

— Это игра. Ей нравится надевать шляпы мне на голову.

Я вновь гляжу на девочку. Та приплясывает на месте. Многозначительно кряхтит и манит меня шляпой. Я наклоняюсь, и девочка, сияя, кладет шляпу мне на голову. Выпрямившись, надвигаю шляпу плотнее.

— Вы улыбаетесь, — говорит женщина.

Я смотрю на нее.

— Она милая.

— Она вам нравится, верно?

Я снова разглядываю девочку.

— Не могу сказать. Никогда прежде к ним не присматривался.

— Лжец.

Сигарете конец. Гашу ее о кухонный стол. Женщина наблюдает за мной, хмурясь, очевидно, недовольная, что я пачкаю ее грязный стол, потом вспоминает о пистолете. И я тоже вспоминаю. По спине ползут мурашки. На мгновение, наклонившись к девочке, я о нем забыл. Я вполне мог бы быть уже мертв. Забавно, как мы забываем, и вспоминаем, и снова забываем о таких вещах. Мы оба. Я и женщина. Вот мы беседуем — а вот ждем, когда начнется бойня.

Я бы пригласил ее на свидание. В ней есть искра. Это видно. Она почти разгорелась, прежде чем женщина вспомнила о пистолете. Видно, как искра мерцает. Она то один человек, то другой: вот она живая, умная, помнящая, потом бах — и сидит на кухне, заваленной грязными тарелками, стойка испещрена кофейными кругами, а за столом устроился коп с ручной пушкой.

Зажигаю новую сигарету.

— Вы скучаете по процедурам?

Она смотрит на дочь, протягивает руки.

— Нет. Ни капельки.

Девочка снова карабкается к матери на колени.

Я выпускаю изо рта струйку дыма.

— Но вы знали, что ничего не выйдет. Это безумие. Вам приходится отказываться от процедур, приходится искать донора спермы, который тоже готов отказаться от омоложения, а значит, два человека убивают себя ради ребенка. Приходится рожать в одиночестве, потом держать ребенка в тайне, а в конце концов вам потребуется удостоверение личности, чтобы он мог начать процедуры, потому что никто не возьмет пациента без документов. Вы знали, что ничего не получится. Но все же сделали это.

Она хмурится:

— Я бы справилась.

— Но вы не справились.

Бах. Снова на кухне. Она горбится на стуле, прижимая к себе дочь.

— Тогда почему бы вам не поторопиться и не покончить с этим?

Я пожимаю плечами.

— Мне просто было любопытно, о чем вы, производители, думаете.

Она смотрит на меня. Пристально. Гневно.

— Знаете, о чем я думаю? Я думаю, нам нужно что-то новое. Я прожила сто восемнадцать лет и думаю, что это не мое. Я думаю, что хочу ребенка, хочу видеть то, что видит она, и узнавать то, что узнает она, то, чего я никогда не видела, потому что это что-то новое. Наконец-то что-то новое. Мне нравится смотреть на мир ее глазами, а не мертвыми глазами таких, как вы.

— У меня не мертвые глаза.

— Посмотрите в зеркало. У вас у всех мертвые глаза.

— Мне сто пятьдесят, и я чувствую себя так же прекрасно, как в первый день.

— Спорим, вы этого даже не помните? Никто не помнит. — Она снова смотрит на пушку, но переводит взгляд на меня. — А я помню. Теперь. И так намного лучше. В тысячу раз лучше, чем жить вечно.

Я морщусь.

— Возродиться в своем ребенке и все такое?

— Вам не понять. Никому из вас.

Я отвожу взгляд. Не знаю почему. Это у меня есть пистолет. Я контролирую ситуацию. Но она смотрит, и от этих слов у меня внутри что-то шевелится. Обладай я воображением, сказал бы, что это кусочек древней, первобытной обезьяны пытается выбраться из грязи и подать голос. Кусочек твари, которыми мы были прежде. Я смотрю на ребенка — на девочку, — и она смотрит на меня в ответ. Интересно, они все умеют проделывать фокус со шляпой, или этот экземпляр особенный? Всем ли нравится надевать шляпы на голову своему убийце? Девочка улыбается мне и вновь прячет голову под руку матери. Женщина пожирает глазами пистолет.

— Хотите застрелить меня? — спрашиваю я.

Она поднимает взгляд.

— Нет.

Я слабо улыбаюсь.

— Да ладно, скажите правду.

Женщина прищуривается.

— Я бы снесла вам башку, если бы могла.

Внезапно я чувствую непреодолимую усталость. Мне на все плевать. Меня тошнит от грязной кухни, и темных комнат, и зловония самодельных подгузников. Я толкаю гранж, придвигаю ближе к женщине.

— Вперед. Хотите уничтожить старую жизнь, чтобы сохранить новую, мимолетную? Я буду жить вечно, а эта малышка протянет не больше семидесяти лет, даже если ей повезет — чего не случится. Вы сами уже почти мертвы. Но вам хочется забрать и мою жизнь? — Я словно балансирую на краю обрыва. Вокруг бурлят вероятности. — Стреляйте.

— Что