привыкли за последнее время. Они вырвались из разверзшейся перед ними пропасти, они спаслись, разорвали так долго и мучительно стягивавшую их цепь страха, безнадёжности и отчаяния. Они жили, дышали полной грудью, не ощущая больше удушья и обжигающего жара, не чувствуя нависшие над их головами громадные каменные глыбы, готовые обрушиться на них в любой миг, при малейшем колебании неустойчивой, ненадёжной почвы. То и дело являвшиеся им чудовищные адские твари больше не преследовали их, оставшись где-то там, в беспредельных тёмных глубинах, в вечном могильном мраке и немом безмолвии. Где, неведомо за какие грехи и по чьей воле, побывали они сами. И откуда, опять-таки неизвестно благодаря чему или кому, были исторгнуты на поверхность земли. Если, конечно, – эта не раз посещавшая их мысль снова возникла у них – всё виденное и пережитое ими не было затянувшимся кошмаром, нелепой игрой распалённого воображения, порождением расстроенного, угасшего на какое-то время мозга. Может быть, так. А может, и нет. Этого они не знали. Они ни о чём не могли судить определённо и выносить окончательное суждение. В головах у них стоял сплошной плотный туман, сквозь который они пока что ничего как следует не могли разглядеть, смутно различая лишь отдельные, едва-едва намечавшиеся и прояснявшиеся детали, не делавшие общую картину более чёткой и понятной.

– А мы-то как тут оказались? – спросил Димон у Макса, отчаявшись вспомнить случившееся с ними своими силами.

По румяному круглому Максову лицу разлилась добродушная белозубая улыбка.

– Так я вас вытащил! Я как прибежал сюда, глянул краем глаза на сарай. Вижу – дверь приоткрыта. Я подошёл, значит, заглянул. А вы валяетесь там, возле погреба, оба в отключке. Ну, я подумал, может, вас оглушило при взрыве. Близко ведь. Ну и вытянул наружу. Сначала тебя, потом Мишаню. Полежите на травке, очухайтесь. А сам побежал смотреть – в тот момент как раз первая пожарка прикатила.

Димон, выслушавший сообщение приятеля с хмурым, напряжённым видом, будто по-прежнему пытаясь что-то вспомнить, качнул головой и, хотя по-настоящему так ничего толком и не понял, пробормотал:

– Ясно.

Миша же, вовсе не слушавший Макса и, казалось, в отличие от друга, совершенно не интересовавшийся тем, что вроде бы должно было занимать его сейчас больше всего, поднялся, точно устав сидеть на одном месте, с земли. Постоял, чуть пошатываясь, возле товарищей, глядя на уезжавшие одна за другой пожарные машины и понемногу разбредавшихся кто куда соседей и просто зевак, любопытство которых было удовлетворено. Потом перевёл взгляд на старухины окна, окаймлённые чёрными горелыми пятнами и курившиеся всё более тусклыми, едва угадывавшимися в густевших сумерках дымками. Но смотрел на них совсем недолго, как будто утратил вдруг к этому всякий интерес, как если бы это была прочитанная и перевёрнутая страница его жизни, к которой он не желал возвращаться, о которой хотел забыть как можно скорее.

Но как только схлынула так долго тяготевшая над ним мутная волна страха и тоски, в его истомлённой, опустошённой душе немедленно поселилось другое желание. Никогда, впрочем, и не покидавшее его. Лишь притухавшее время от времени под влиянием минутного забвения или под мощным валом иных, куда менее приятных впечатлений. Он вспомнил об Ариадне. Всё-всё, связанное с ней, за считанные мгновения пронеслось перед ним, от их первой, такой далёкой уже, встречи до недавнего химерического свидания в преисподней, о котором он не мог бы сказать точно, было ли оно на самом деле или только привиделось ему в тяжёлом бреду. Да и какое это уже имело значение? Он был жив. А значит, и она тоже. Смерть, надвинувшаяся на них грозной чёрной тенью, в последний момент отступилась. И его сейчас меньше всего заботило, как и почему это произошло. Осмыслить и понять это вряд ли вообще было в человеческих силах. Он и не пытался. Для него гораздо важнее было другое. Как можно скорее увидеть её, объясниться, высказать всё, что он хотел сказать ей. А может быть, просто заглянуть в её глаза. Наверное, ему теперь и этого было бы достаточно. А дальше будь что будет. Дальше жизнь покажет. И всё расставит по своим местам. А ему придётся лишь безоговорочно и безропотно принять её решение.

Отойдя на несколько шагов от вполголоса говоривших о чём-то приятелей, он остановился и обратил взгляд в глубь двора, всё более окутывавшуюся коричневым полумраком. Там едва уловимо виднелись размытые удалявшиеся фигуры, доносились приглушённые голоса. Он некоторое время рассеянно, без особого интереса глядел в сумрачную даль, медленно переводя взор и продолжая думать о своём.

До тех пор, пока не заметил что-то неожиданное и явно взволновавшее его. Смутно, подобно видению, мелькнувшее в полутьме светлое платье и пышную гриву золотых волос.

Он вздрогнул и чуть побледнел. У него занялось дыхание, чаще застучало сердце, слегка закружилась голова. И одновременно невероятная, беспредельная, давно не испытанная радость нахлынула на него и обдала всего, с головы до пят. По телу пробежала сладкая дрожь. Справившись с волнением, он протяжно выдохнул и расправил плечи, будто стряхивая с себя тяготивший его груз. На его губах показалась счастливая, хмельная улыбка. Не отрывая пронзительного, пылавшего взгляда от не перестававшего мелькать в темноте обольстительного, завораживающего видения, он, помедлив ещё лишь мгновение, точно отбрасывая последние сомнения, решительно мотнул головой и двинулся вперёд.