Еще одного без отца оставить.

— Ты о чем?

— Так малая беременная.

— Непорочным зачатием? У нее месячные прошли. За две ночи тут ее ни разу не видел.

— Уверен?

— Да пошел ты на хуй.

8/ На горке, над пристанью, она же пляж, пробовали силы в вокале.

Коля вышел из темноты с протянутой рукой: — Дай.

Сыграл им «Гражданскую оборону»; сыграл из репертуара Майи Кристалинской, летчика, улетевшего в облака в один конец; сыграл Владимира Макарова — бодрый рокенрольчик с припевом на венгерском языке. Потом «Самоцветы», но сильно замедленные, с тяжелым рифом: «Мой адрес не дом и не улица».

Вернул гитару. Девчонка, которой передали, сразу постаралась превзойти его успех:

— Когда мне было лет двенадцать,

То я как розочка цвела.

Когда исполнилось семнадцать,

Я полюбила старика.

Старик красивый, черноусый…

Отдыхал, закрепив вхождение в компанию принятым стаканом с пойлом, держал у губ, не отпивая.

— Слышь-послышь. Одно слово…

Фигура отблизилась от фигур, пришел, спотыкаясь; сел против на корточки. Белоголовый малец с отвешенной губой, лет шестнадцать от силы. Глаза разъезжались.

— А это я тебе по балде замочил.

Выпил. Провел языком по зубам изнутри.

— За что?

— Так… — Блуждающая улыбка. — Я ж не знал.

— За то, что не знал. … И в зубы? Тоже ты? Зубы на месте.

— …

— Дальше будешь бить?

— Не буду.

— А что изменилось?

— Научишь меня? Вот это: и все идет по пла…ну!

— Неси гитару.

Там уже состоялся новый хоровод. Вяк! — с разгону хлопнулся на инструмент всем туловищем.

— Куда ты… — тело отлетело; как ватное покатилось шариком вниз. Может, они и в воде не тонут? И в костре не горят. Выполз из-под откоса: пошатался-нагнулся, пошел на таран.

— Брейк.

Из ночи явились черные кудри, фуражка набекрень.

— О, Лявон. Лён. Налей Лявону!

Роскошно выставил ладонь: — Не пью, — отводя протянутые руки. — Опять вы? Як дети, чесн-слово, — распихал в стороны боксеров, посмеиваясь.

— Лявон, мы сыграем… Он играет! Сыграй Лявону эту. Он сыграет!

Приблизился, нагнулся над сидящим. Вглядываясь.

— Это чей?

Молодежь загомонила; но он уже решил. — Знаю. Это тот, что малую Чугрееву увел.

— Ты что ж не увел?

— О, — опешил. — На хуй мне всра… То есть, хотел бы. Знаешь как она в школе на меня смотрела?

— Так не захотел?

— Хотел. — Ткнул пальцем. — Вон он. Его брат. Ну, гулять с ней, что ли.

— Который?

— Его тут нет. Он в городе. Женился.

— Женился?

— А ты борзый? Вы ему наливали, что ли? Ему не наливать.

— Лявон, выпей!

Не стал чиниться, хлопнул полстакана. Сел рядом, фуражку положил на колени.

— Лёня.

— Коля.

Потянулись пожать руки. — Что ж ты Коля… — Лявона заметно растащило. — Зачем так. Тут не люди? Поговорил бы...

— Поговорил. — Коля дотронулся до скулы.

— О… Знаю. Больше не будут. Пока я здесь… Чесс-ментовское! — счастливо заржал. — Налейте Коле, — приказал. — И мне, — с удивлением.

Чокнулись. — За вас. — Выдыхая: — …вы женились, что ли?

— Нет еще.

— А… чего?

— Чувства проверяем.

Лёня аж подавился. Махнул: — Давай отойдем. — Не бойся! — Я пропускаю, — «отставить» тем же жестом, от молодых с бутылками.

— Э! объе-хал Игырь снежку! — хор мальчиков вдарил в спину.

Сели в темноте.

— Эт самое… — Понизив голос. — Ты пали достать можешь?

— Чего?

— Ну пали, пали. Марь-Иванна. Не бойся. Никто не узнает, чесс…

— Здесь нет. В Питер приезжай, покажу, где торгуют. По пятнахе за корабль.

— А… Я во Владике служил. Там под забором растет, маньчжурка… Чем мы только там не закидывались.

— Чего сюда приехал?

— Вопросы у тебя. Я вернулся — перестройка. Все, кто был, в городе. А кто есть, спились. Пацаны меня звали, давай, с нами. Они там… Машины перегоняют. Я решил. Я здесь нужен. Сынков вон… берегу.

— Я вижу, как ты бережешь. Ты меня посадить хотел?

— И посадил бы, — подтвердил Лявон. — Амельяновна прибегает — две хвилины до смяртины. Зэк и проститутка!

— С щенками своими так разговаривай. Ей сколько лет? Во сколько, ты думаешь, она ее родила?

— Ну так… родила. Да ты что знаешь! Тут что было. Она в розыск подала. Во всесоюзный.

— Анька паспорт выбросила.

— Бляяяядь… Ну вы, блядь… романтики.

— Да какая романтика. Иди травы нарви кролам. Я ее вообще здесь не вижу.

— …Ну пошли, сыграешь, что ли.

— Я пропускаю. Пока, Лявон. Свидимся.

9/ — Что это?

— Тебе нравится? Это Сезар Франк. Я слышал только на фортепиано, и то один раз. Там в конце, только помню: тихо-тихо. Начинается — фуга — семь минут, и в конце короткая вариация. Такой бас, — (тронул бас; потом флажолетом — отдаленный звон), — …и на его фоне… тихо. Невозможно тихо. У меня волосы на руках дыбом встали.

— Я думала, это женщина.

— Нет, это Чезария Эвора, не путать с вирусом Эбола. Ну ты темная. Надо найти хату с хорошим проигрывателем, и чтоб с этой пластинкой. Я сам хочу послушать.

На камне, оба голые, равномерно коричневые. — На, — отдал гитару, — можешь пока потренироваться. — Плавал долго, двадцать минут, вернулся — лежат рядом: девушка и гитара. — Почему ты не хочешь танцевать?

— Не хочу. — Никогда — ни пела, ни танцевала. Становилась напротив. Конечно, сразу же подтягивалась толпа: девка с волосами до плеч в короткой юбке, ноги — как у спортсменки; эталон детской мечты. — Алёна Бузылёва. Знаешь?

— Кто это?

— Лучшая певица в мире. Табор уходит в небо. Актриса главная чуть не туркменской национальности; что там у Горького, вообще отдельный вопрос. А взяли настоящих цыган, цыганский хор, спасать положение. И там в главной сцене — а главная она потому, что эта песня. Песня очень простая. Дадо кин мангэ чуня — А чуня сумна кунэ!..

— Юбки нет, рубашки нет,

Ты, отец, купи их мне!

— Твой отец объелся груш,

Пусть тебе их купит муж.

Эта девка, ей тринадцать лет. Я искал потом, нашел, взрослую. Ушло. Просто певица. Хорошая, они все хорошие. А там… Это  второй куплет, вот это «кунэ». Она поет не по нотам. Я нашел на кассете, триста раз слушал. Я не могу понять! Там нужно вниз. Ну, полтона вверх. А она уходит вверх. Куда она уходит? Как? Что это за нота? И сейчас, когда плавал, понял! Там очень просто! Это «э» делится на два «э». И первое «э» оно на одной ноте со всем кунэ: кунэ-э, так в джазе делают, с опережением, на кач, ну, когда свингуют. И все бьется — и по длительностям, и на выход! Я мог бы нотами записать! Соль-сольдиез-ля-си-до, последние четыре звука мажорной тональности (она первый разбивает на два) — она это поет одним звуком. Она уходит вверх на целую кварту! Она поет полным