Пьер Бордаж Соглашение

* вступление к «Воителям Безмолвия» *

— Оно… Это существо настаивает, Ваше Святейшество.

Муффий Барофиль Двадцать четвертый сдержал свою досаду с едва заметным вздохом.

Контроль эмоций.

С тех пор как он занял высший пост в Церкви Крейца, верховный понтифик постоянно чувствовал за собой слежку, причем следили не только сборище церковных сановников и бесчисленные слуги — девяносто процентов которых работали на его соперников, — но и вездесущие представители сиракузянской знати. Аргетти Анг, сеньер Сиракузы, который поддерживал его на всем его непрямом пути к престолу понтифика, вел теперь себя во время их еженедельных встреч отстраненно, раздражительно. Их договоренности были основаны не на близости — или даже совпадении — взглядов, а на шантаже и балансе сил, каждый знал интимные слабости другого, и Барофиль задавался вопросом, не нашел ли Аргетти Анг способ нейтрализовать его и не планирует ли он его устранить, как сам он устранял одного за другим всех своих соперников в гонке за высшим титулом.

Трон муффия оборачивался все более и более тягостным одиночеством и непреходящей подозрительностью: каждое блюдо пятикратно опробовалось, каждый разговор защищался глушилками, каждое распоряжение отдавалось нескольким помощникам, каждый прием организовывался в соответствии со строгими правилами безопасности и протокола, каждый жест отрабатывался, каждое слово взвешивалось, каждое выражение лица заранее просчитывалось, каждая эмоция контролировалась, каждый грешок обставлялся неслыханными предосторожностями. Но зато он попал туда, где всегда мечтал быть, и намеревался навязать свою манеру чудовищному механизму церкви Крейца.

Он подошел к эркеру и посмотрел на висячие сады, которые благодаря архитектурным премудростям казались падающими в голубое небо с бледно-розовыми полосами — и восхитился их красотой. Но тут же муффий вернулся к контролю за своим лицом. Ни крупицы информации для затянутого в свой пурпурный облеган прелата, который только что прервал один из редких моментов его покоя. Дворцовый и городской гам едва доносился шепотком в тишину его кабинета — комнаты, в которой он любил уединяться.

— Скажите этому посетителю, чтобы он пришел в другой день, — наконец ответил он. — Мы не в настроении принимать его.

Кардинал оставался бесстрастно стоять с непроницаемым взглядом.

— Чего вы ждете? — добавил Барофиль нейтральным тоном.

— Я полагаю своим долгом, Ваше Святейшество, порекомендовать вам принять его сейчас, — ровным голосом сообщил прелат.

Муффий повернулся и пристально посмотрел на своего визави, пятидесятилетнего мужчину, служившего особо приближенным конфидентом его предшественнику, старому и коварному Барофилю Двадцать третьему; кардиналу этому пришлось проявить невероятную ловкость, чтобы не стать жертвой потрясений, вызванных войной за престол.

— По какой же причине, на ваш взгляд, мы должны безотлагательно выслушать тех, кого вы сами именовали существами?

Кардинал выступил на два шага вперед и поклонился, не обнаруживая никаких помыслов, ни единой зацепки, за которую можно было бы ухватиться. По его угловатому лицу скользнул завитой локон, выпущенный из-под облегана.

— Вы — муффий Церкви, Ваше Святейшество, организации, призванной установить власть Крейца над мирами Конфедерации Нафлина и сменить царства человеческие.

Вступление прелата показалось Барофилю столь же напыщенным, сколь и ненужным. Его раздражение не вызвало ни напряженности в лице, ни (по крайней мере, он надеялся) заметного поблескивания глаз.

— По моим сведениям, эти существа привносят нечто новое: поиск в сознании, — продолжал кардинал. — С ним нет необходимости прибегать к методам принуждения, чтобы искоренить искушение в головах и сердцах верующих. Они испрашивают аудиенции уже больше года, и, по моему скромному мнению, настало время их услышать.

Барофиль со смесью горечи и вожделения подумал о телах двоих детей, которых он накануне лихорадочно стискивал в тайной комнате своих апартаментов, и которые затем на рассвете были казнены его доверенными людьми.

— Что именно вы пытаетесь мне сказать, ваше превосходительство? — потребовал он, снова оборачиваясь к висячим садам.

— Лучше всего, думаю, выспросить непосредственно у посетителя.

Муффий выдержал долгую паузу, после чего вернулся к своему столу и уселся за него, положив подбородок на сцепленные руки. Его мимоходом отразило одно из зеркал в розовой опталиевой раме. В тысячный раз он заметил, что зеленый с золотом облеган, символизирующий его положение, не сочетается с цветом лица. Низа щеки коснулся джулианский кориндон во внушительном понтификальном перстне.

— Мне предоставляли ту же информацию об этих существах, что и вам, ваше превосходительство, — вернулся он к разговору.

— Я нисколько не сомневаюсь, Ваше Святейшество. Вы, разумеется, понимаете, что нельзя больше терять ни минуты.

— Следует ли муффию Святой Церкви опускаться до общения с существами, не признающими Крейца?

— Они готовы отдаться нашему делу.

— Из простой убежденности? Безо всякого вознаграждения?

— Насколько я знаю, да.

— Благородство души, редчайшее в этой вселенной.

Прелат незаметным взмахом руки откинул локон. Его глаза казались исполнены «тьмы, осаждающей цитадели света» из Книги Крейца. Хитрец, подумал верховный понтифик, человек, которого вскоре придется отстранить, возможно — сослать, или даже убрать.

— Примите этого посетителя, Ваше Святейшество, и вы получите возможность узнать его истинные намерения.

— Я согласен, при условии, что эта встреча навсегда останется в тайне, ваше превосходительство.

— Об этом не стоит даже упоминать.

— Об этом всегда лучше упомянуть. Вы должны понимать, ваше превосходительство, что понесете ответственность за любую возможную утечку.

Ментальный контроль собеседника вызывал уважение муффия. Семьи старинной сиракузской знати, к которой принадлежал кардинал, были мастерами в искусстве таить малейший трепет эмоций.

— Всякая неосмотрительность исключена, Ваше Святейшество, я могу за это поручиться. Дворец изолирован от летающих «жучков» и других прослушек разговора. Слуги — люди преданные.

Барофиль кивнул:

— В таком случае пригласите его.

Прелат подошел к одной из семи задних дверей, ведущих в кабинет. Она открылась прежде, чем он успел до нее добраться, и впустила фигуру, одетую в одно из тех свободных, грубо сделанных черных облачений, которые известны как бурнусы.