Сергей Третьяков
Вадиму Шершеневичу
На поле Польши посеяна озимь.
Взойдет на Пасху зерно родимое.
Клянутся вьюги: не заморозим,
Лепечут ливни: не сгноим.
Ничего, что в глине так мало места
Ничего, что в трауре Рождество.
У одного была мать, у другого – невеста,
А у третьего не было никого.
Старый Бог захмелеет на жирных жертвах,
А в мире уже возмужал другой.
Когда крикнут в церкви «Воскресе из мертвых!»
Он придет, непреложный, простой и нагой.
И выползут те из суглинков Польши,
И сердца свои в пригоршнях нам принесут,
Потому что лежать не в силах больше,
Потому что радостен страшный суд.
Суббота
Иду как будто бы один
В червонцы улицы синеватой.
Досадно сыплет нафталин
Небо, простеганное ватой.
Червонится навязчивый онер.
Как холодно после пулек.
Для одних я – резонер.
Для других – жулик.
А в общем остался рубль.
Разменять бы на фонарики сквериков!
А благословиться для купль
Зайти хоть в эту церковь.
В церкви свечи больны трахомой
И сладкий запах греха.
Через свечи смотрит знакомый
Гладкий, как оленья доха.
Электричество пляшет польку
Перед Боженькой наших детей.
Стиснуть пальцы в апельсинную дольку
И тронуть между бровей.
Вон! Вон! Это слишком!
И без того мне светло.
Стукать по глазетовым крышкам
Не мое ремесло.
В фонари! Орпеджио Брамса!
Стен домовых карт крупный крап.
Ха! Сейчас никому не дамся,
Щелкая уличный трап.
И звон трамвайный забыстрил
А из глаз сигнальный флаг.
В визге – изгородь. Это выстрел.
Шапо-кляк.
Считалка
Этак так по турьим турам
Стал Ванюша штукатуром
С лестниц песни целый день
Вышел шышел телепень
Белочки сосенки белые палочки
Гоня погоня погожей Наталочки
Вылезем селезень пали дожди
Малая шалая вон выходи
В полено колено споткнулась Елена
В поле сидим
По лесу дым
Ночью свищем
Утром сыщем
Угори
Раз два три.
Город
(Фрагмент)
Ночь.Чтец.
Солнце! Ты мне надоело.
Уходи пожалуйста спать…
Земля в одеяло.
Кошачьих глаз тысяч пять.
В сады! В сады!
Миллион лампионов.
Костюм арлекина
Сельтерской воды
И самого модного сплина.
Потому что хочу на лоно
Природы, лаковых туфель
И лавров из блестящей бумаги,
В Баре ль, в Буффе ль
Или в Праге.
Мадемуазель! Обнимите меня.
И вас прочитаю, как книжку.
Мадемуазель! Побольше огня.
Но только не мните манишку.
Мадемуазель! Вы знаете жупел?
Нет. Я тоже нет.
Смотрите, месяц потупил
За трубою монолорнет.
Висеть.
Падать в сеть.
В корсете нащупывать сердце.
Небосвод клетчат,
Калечит и лечит
С черноусой любезностью перса.
Девушка! Сколько тебе лет?
Девушка! Сколько тебе денег?
Давно билет?
Любовник-мошенник?
Девушка! А часто кричат, проказничая:
– Навзничь ее!
Ты старая, как портсигар мой,
Кожа тихая, в лоск.
Сегодня кто за казармой
Издавит девичий воск.
Прости меня мерзкого.
Я – поросший щетиною зверь!
Не верь.
Это из Достоевского!
Желтым усом шевелит
Месяц к окну прилипший.
Ну, и тип же
Полотерит паркеты плит.
Я спала в граммофонных трубах,
На проводах сушила белье.
Сколько тихих и грубых
Входило в мое жилье.
Убегали бульвары в скверы,
Проползали дома в дома.
Поблескивало начало эры
В уме, сходившем с ума.
А тоска была ментором
И солнца не принимала всерьез.
И кокетничал с черным центром
Каучук качельных колес.
Виктор Хлебников
«Малюток…»
Малюток
В стае чижей,
Чужой,
Молю так:
Я видел выдел
Вёсен в осень,
Зная
Зной
Синей
Сони.
Сосни, летая,
Сосне латая
Взоры голубые
Прической голубей.
«Ветер – пение…»
Ветер – пение
Кого и о чем?
Нетерпение
Меча быть мячом.
Люди лелеют день смерти,
Точно любимый цветок.
В струны великих, поверьте,
Нынче играет Восток.
Быть может, нам новую гордость
Волшебник сияющих гор даст,
И, многих людей проводник,
Я разум одену, как белый ледник.
Вадим Шершеневич
Поэта страдание
Чтоб не слышать волчьего воя возвещающих труб,
Утомившись сидеть в этих дебрях бесконечного мига,
Разбивая рассудком хрупкие грезы скорлуп,
Сколько раз в бессмертную смерть я прыгал.
Но крепкие руки моих добрых стихов
За фалды жизни меня хватали… и что же?
И вновь на Голгофу мучительных слов
Уводили меня под смешки молодежи.
И опять как Христа измотавшийся взгляд,
Мое сердце пытливое жаждет, икая.
И у тачки событий, и рифмой звенят
Капли крови на камни из сердца стекая.
Дорогая! Я не истин напевов хочу! Не стихов,
Прозвучавших в веках слаще славы и лести!
Только жизни! Беспечий! Густых зрачков!
Да любви! И ее сумашествий!
Веселиться, скучать и грустить, как кругом
Миллионы счастливых, набелсветных и многих!
Удивляться всему, как мальчишка, впервой увидавший тайком
До колен приоткрытые женские ноги!
И ребячески верить в расплату за сладкие язвы грехов,
И не слышать пророчества в грохоте рвущейся крыши.
И от чистого сердца на зов
Чьих-то чужих стихов
Закричать, словно Бульба: «Остап мой!
