Елена Жукова На личном фронте без перемен…

Про пионерку, картошку и морковку

На день рождения сын заказал новую фотокамеру, даже сам нашел фирму, которая возит родную японскую технику, а не поделки китайской сборки, и скинул мне адрес. Черт, это был адрес института, где я раньше работал. Давно, в прошлой жизни, лет двадцать тому назад…

Все правильно: тот же дом, и даже этаж мой, шестой. Только все изменилось. Вместо НИИ – бизнес-центр, комнаты, в которых мы сидели, теперь отданы в розницу разным фирмам и фирмочкам. На дверях – пестрота табличек с названиями. Я быстро нашел нужный офис и получил Витькину камеру. Но уходить не хотелось.

Я вышел на лестничную площадку. Здесь мы с мужиками обычно курили. Я, Михей, Ленька Грецкий, Славка из патентного. Заранее созванивались, чтобы вместе сбежать на перекур. Травили анекдоты, перемывали кости начальникам и своим благоверным. Хвастались тем, что удалось достать. «Достать» – забытое слово из советской жизни. Сейчас ничего уже не достают, все покупают, даже японские фотокамеры. Были ли бы деньги.

Знакомое окно с широким подоконником. Как и прежде, в углу притулилась мятая жестянка с окурками – вечная, неподвластная времени жестянка. За стеклом в синеющих сумерках текло Садовое кольцо. Машин стало больше на два порядка. Но они все так же сливались в два разноцветных потока: один – красный, мерцающий стоп-сигналами, как догорающие угли в костре. Второй – желтый, словно разлившееся пиво. Или моча.

А сверху на Садовое призраком наложилось мое собственное лицо. Лицо усталого мужика предпенсионного возраста. Не люблю смотреть на себя! Слишком уж очевидны потери. И нежелательные приобретения. Это стекло помнит меня молодым: волос процентов на пятьдесят больше, веса килограммов на двадцать меньше. И святая уверенность в завтрашнем дне – завоевание победившего социализма.

И вдруг словно из-за спины выглянула и отразилась рядом она. Растрепанная челка до бровей, рыжеватые завитки на висках. И раскосые лисьи глаза. Я почти забыл ее. Старался забыть, вытеснить из памяти. Прости меня!

***

Это случилось незадолго до смерти «дорогого Леонида Ильича». На самом финише застоя.

Первые числа сентября. У крыльца института, вон там, внизу, стоит автобус: дожидается, пока научные и не очень сотрудники закинут внутрь свои рюкзаки. Картошка. Извращение советской экономики. И благословение для всех желающих откосить от работы без потери зарплаты. А заодно интересно и насыщенно отдохнуть от семьи. Картошка – это второй отпуск, только лучше. Большой деревянный дом на берегу Оки – старая больница, насквозь пропахшая формалином. Хорошая компания, рыбалка, пиво-водка. А если очень повезет, то и покладистая полевая подруга. Ну и до кучи работа – хоть и пыльная, зато безответственная и на свежем воздухе.

Мне тридцать пять. Я – свежеиспеченный кандидат наук. Жена ждет второго ребенка, сына Витьку. До родов ей осталось около двух месяцев. И я до чертиков рад возможности улизнуть из дома на пару недель – отдохнуть от предродовой горячки, которую устроила теща. И набраться сил для послеродовой.

Я прихожу минут за десять до отправления. Мужики уже заняли лучшие места в хвосте автобуса. Сашка Михеев, Михей, многозначительно поглаживает себя по груди – у него во внутреннем кармане бутылка беленькой (до горбачевской антиалкогольной кампании еще три года). Ленька Грецкий пристраивает на сидении зачехленную гитару. Мелькают знакомые лица: «Привет – привет. Как дела?» И только одно новое лицо. Совсем девчонка, «пионерка» – молодая специалистка.

Ножки – палочки от эскимо – обтянуты шерстяными трениками, тугая попка размером с дыньку-колхозницу. И вся она – горстка легких птичьих косточек. И рыжеватый мех волос стянут на затылке в мотающийся хвостик: прыг-прыг, влево-вправо.

Она стоит рядом с автобусом и вылизывает из бумажки растаявшую шоколадную конфету. Язык в шоколаде, пальцы в шоколаде, даже на носу шоколадная отметина… Глаза смеются от неловкости.

– Такой бы язычок да правильным делом занять… – шучу я. – Цены б ему не было!

Пионерка непонимающе смотрит на меня. Потом до нее доходит, и она заливается краской, густой, как томатный сок в нашей институтской столовке. Я не видел, как девушки краснеют, лет этак дцать! А эта девчонка-хамелеон меняла цвет раз по сто на дню – стоило только намекнуть при ней на что-то малоприличное. Да просто упомянуть слово «секс». Ведь у нас в Советском Союзе секса не было! В общем, я быстро превратился в пошляка. В исследовательских целях, естественно.

Теперь, двадцать лет спустя, я уже плохо помню, как мы задружились с этой пионеркой. Кстати, звали ее Катей. Всплывают только отдельные картинки, детали, слова…

В тот год картошку мы проводили на морковке: затаривали в мешки то, что выкапывал трактор и рядками оставлял на грядках. Помню, первый рабочий день закончился, норма выполнена, а у пионерки еще мешка на два работы. Она с каждой морковинки грязь оттирает прежде, чем бросить ее в корзину. Подхожу:

– Привет! Твои манипуляции с морковками – это так сексуально! Отрабатываешь навыки в полевых условиях?

Девчонка поднимает мгновенно вспыхнувшее лицо. Какая же она потешная! Как подопытная зверушка: стимул – реакция, стимул – реакция.

– Давай помогу.

– Не надо, – отстраняется пионерка, – я сама.

– Надо, – настаиваю я. – Ты всех задерживаешь.

А дальше пошло-поехало… Как получилось, что она прилепилась ко мне? Не к кому-нибудь из наших институтских теток, а именно ко мне? Не знаю. Знаю только, что я старательно разыгрывал из себя доброго дядюшку. Пошловатого, но вполне безобидного. И девушка-Катя охотно стала моей подопечной.

Нравилась ли она мне? И нет, и да. Я не был увлечен ею. Но какому взрослому мужику не польстит внимание юной неиспорченной девочки? В общем, мы стали почти что парой неразлучников. Приятели ржали надо мной, но подозреваю, что в тайне завидовали.

Помню, как день на третий, после работы, пригласил ее в нашу мужскую «палату номер шесть»:

– Мужики, у нас гости. Давай, проходи, не стесняйся.

Пристраиваю пионерку на своей кровати, поверх застеленного одеяла. Она садится по-турецки, свернув ноги калачиком. Мужики тут же приосаниваются, распушают перья. Из тумбочки извлекается заветная бутылка.

– Налить? – спрашиваю я пионерку.

– Чего налить?

– Нашей национальной жидкой валюты.

– Спасибо, я не пью, – отказывается пионерка.

– Это непатриотично! – комментирует Михей. – Может, ты – американская шпионка?

В результате Кате накапывают в граненый стакан на полноготка мизинчика. Она делает воробьиный глоток и морщится. Мужики снисходительно