— То, что я — диктатор, — произнес я медленно, отбивая ритм своих слов стеком по сверкающим сапогам, — это тоже временная мера. Я хочу быть равным среди равных, Эллен, устраивает тебя это или нет.
Я пытался контролировать гнев.
— Диктатор должен быть лишь там, где есть стадо! Ты что, хочешь себя сравнять с ними? — Она кивнула в окно, где под звуки оркестра маршировали отборные части гвардейской дивизии, а праздничная толпа махала флагами, — для них всё это — весёлое шоу.
Стек со свистом описал дугу, сбив три бутона в пышном розовом букете на трюмо, которые отлетели к носкам моих сапог.
— Для меня это — тоже весёлое шоу. Диктатор — это не тот, кому все лижут задницу по уставу. Это не тот, кто захватывает власть и наслаждается ею! Это человек, структурирующий общество, дорогая моя. Это тот, кто строит школы, больницы и тюрьмы. Это тот, кто направляет, а не управляет. Я не Господь Бог! Я просто занимаюсь своим делом!
Щёлкнув каблуками, я развернулся и, чеканя шаг, вышел из комнаты.
* * *
Эмоции — субъективные состояния высших позвоночных,
возникающие в ответ на воздействие внешних или внутренних раздражителей…
— …Последние дни отсчитывает смерть и сон! (Аплодисменты). Декаданс за долгие годы толстым слоем пыли осел на души людей! Словно зомби, встают они под знамёна смерти и шагают в НИЧТО! (Продолжительные аплодисменты). Император пожирает не людей, хотя на полях гибнут тысячи его солдат! Он пожирает сердца! Души! (крики толпы и беспорядочные хлопки) Для создания Нового Общества не нужны циничные молодые хипстеры, скрывающие под эрудицией отсутствие интеллекта, и старые маразматики, бормочущие о гибели «вечных ценностей»! Довольно гниения!!! Смерть потребительству и капитализму!!! (Бурные аплодисменты, перерастающие в овации. Крики «Долой!», «Смерть декадентам!» и «Легализация наркотиков!»).
* * *
(из протокола последнего разговора со старым знакомым)
— Сделай потише… Очень орёт.
— Да, ты изменился.
— А ты — нет.
— Звучит, как приговор.
— Зачем ты уничтожаешь свои картины?
— Нет смысла работать.
— Какого чёрта! Посмотри вокруг!
— Раньше мы понимали друг друга…
— Пошлый тон ты задал!
— Неужели тебе нравится всё это?
— Я не сижу сложа руки…
— А у меня они связаны!
— Да? Ну тогда тебе не нужно и всё остальное. Мне очень жаль! Ты подавал большие надежды… (конвою)
— Расстрелять!
* * *
Кто же противопоставляет свободу диктатуре? Арес всегда говорил, что истина где-то посередине… Мне кажется, что люди, говорящие, что диктатор — это однозначное зло, не совсем всё понимают. Диктатор, это вроде глобального администратора (если, конечно, он честный человек). А не становится ли свобода анархией в чистом виде? Иллюзией, в глазах большинства? Не есть ли та самая свобода, стремление к тупому индивидуализму — «моя хата с краю, ничего не знаю»? Экзистенция, для которой появляются уже другие диктаторы? Им, действительно уже нужно становиться пастухами, а я думал иначе…
* * *
Пыльный театральный зал был засыпан конфетти. Под бордовыми бархатными креслами валялись пустые бутылки и странные комканные тряпки, напоминающие нижнее бельё. Пахло пылью, лёгким призвуком пота и какой-то парфюмерией… За кулисами стоят две группы поддержки
Старые доски, расчерченные на манер шахматной доски слегка поскрипывают, а я перебираю в уме фразы и реплики…
— Ты — трагик!
— Фу, я — комик!
Жанна сделала шаг назад и прикрыла лицо веером:
— Ты — трагик, который вбил себе в голову, что он — комик. Выглядит достаточно истерично.
Тут же раздался удар медного гонга.
— Ты боишься? — Я придвинулся к краю сцены и замер в ожидании её реплики.
— Твоя самая главная ошибка, — Жанна сделала шаг вперед, — что ты считаешь жизнь пьесой, а себя драматургом.
Люди в белых асбестовых масках за кулисами жидко аплодируют.
— Ты хочешь сказать, что я путаю жизнь с искусством, как школьник маму с учительницей? Ты хочешь сказать, что жизнь и искусство — разные вещи?
— А разве — нет? — Жанна замерла в реверансе и её веер, продолжал дугу её рукава, словно кружевной серп.
— Тот, кто об этом думает (я достал из кармана и одел на руку куклу, изображающую Жанну, в том же платье), тот, кто об думает (сказал я назидательно кукле), не знает ни жизни, ни искусства. ШАХ! Да разве это не на острие моего меча?
Я выхватил из ножен офицерскую саблю-палаш, и лезвие сверкнуло с тысячах бликов электрического хрусталя.
— Только никаких харакири! — Жанна надломилась в талии, словно змея, достала такую же куклу, изображающую меня, в мундире, — это же фальшь, фальшь всё, что ты делаешь: герой принадлежит народу. Герой должен умереть, иначе он — мещанин.
Раздался многоголосый вздох удивления…
— К счастью, я — не герой. Я — гораздо больше. Я — рабочий человек, профессионал. Моя профессия — не умирать, а вкалывать, дорогая.
Аплодисментов не было, но издалека раздался возбуждённый разноголосый шёпот…
* * *
Сейчас наш мир раздвоен, хотя всё гораздо сложнее: если разрезать яблоко пополам — половинки не будут принципиально разными. Но, если на одной половинке завелись черви — значит дело плохо. То есть, сами по себе черви не виноваты, что они существуют, и хотят есть, просто они чужеродны яблоку, а яблоко им нет. Они для яблока лишние, пришельцы, паразиты. С точки зрения яблока… с позиции же червей — они полезны, они кушают, и создают новые свои гнёзда, это позволяет им создавать жизнь, которая не кажется хищной. К тому же все в мире яблоки им не сожрать, так что всё честно: вы нам — мы вам. Но тут, неожиданно, до самого обиженного червя доходит: надо создать новую идею. И он, которому достались уже изъеденные сородичами тоннели, произносит красочную речь, после который создаёт тайную организацию обиженных червей. Они объединились с идеей СОЖРАТЬ ВСЕ ЯБЛОКИ МИРА! Плевать, что это приведёт к катастрофе — на наш век хватит, а потом полетим на другие планеты, и