Ксения Незговорова Среди ангелов

Зимняя

За окном звенели церковные колокола, звуки оглушали суетливую планету и подлетали к чужим подоконникам, стучали, отголосками садились на стекла. Случайные зрители по ту сторону совершенного мира широко распахивали вместо окон глаза и вскакивали с насиженных мест, чтобы сварить кофе или погрызть ногти, пока падает снег. А он парит себе на крыльях свободы и красит землю в белый цвет. Чьи‑то смелые сапоги проваливаются и оставляют следы. Заглянешь, чтобы рассмотреть случайную дыру, и не увидишь асфальта, а только запятые и точки из вневременных посланий. Колокола играют симфонию века, и невидимый хор растягивает лёгкое и вместе с тем какое‑то выпуклое слово: «Пробудись». Человек под одеялом как будто что‑то услышал и слегка приподнялся… «Ну и зачем?» В отяжелевшей голове раздавалось гудение – так звучит надтреснутый голос и порванные струны. Последнее глиссандо они выдают слишком резко, оставляя в ушах неприятный трезвон. «Вон!» Бедный, измученный, вовсе не желающий быть главным героем человек вспомнил, что его зовут Валерий и что невесть сколько времени он пролежал в постели в бессознательном состоянии. Его длинные пальцы защёлкали в такт призывному гимну… Непроизвольно… В общем‑то, наш персонаж давным‑давно забыл, что такое воля. Ему было каких‑нибудь сорок‑сорок два, а он уже начал седеть и по‑тихому сходить с ума. На фортепиано не играл из них двадцать лет, позволив подушечкам пальцев окончательно огрубеть. Они уже отвыкли ощупью находить нужный звук и облекать его в форму вселенской любви; да и похороненные в гробу пыли клавиши позабыли волнующее прикосновение. Просто однажды между человеком и инструментом произошла кое‑какая размолвка, и они разошлись по разным углам без лишних объяснений. «Валерий, значит‑с, конец?» «Конец». «Ладно».  А самое искреннее и душевное «черт бы тебя побрал» осталось где‑то глубоко внутри.

Желудок грозно, почти истерически заурчал: «Продай сердце и почки Дьяволу, но дай мне поесть». Валерий на миг почувствовал себя живым, ведь мертвецы не бывают голодными. Он присел на краешек кровати (со лба слетела свежая влажная тряпочка), не нашел свои рваные тапки и побрел до двери босиком. Вдруг обернулся, с недоумением уставился на тряпочку, задумчиво покачал головой и… «Что за чертовщина? Откуда она здесь?» Подумал, что спит, и не дошел до кухни. В последний раз он ел геркулесовую кашу с выплывшими из кипятка червяками. Лучшего ничего не предвиделось – в магазин почти не ходил, только в круглосуточные по ночам: «Можно три бутылки пива?» И еще многократное про себя: «Я людей боюсь, поэтому так поздно». Валерий потянул за ручку – окно распахнулось, впустив в комнату холодный воздух.

У него были уставшие глаза с заметно покрасневшими веками. Руки и ноги жили по законам абсолютной апатической усталости, а пальцы печатали на машинке уравнения с двумя неизвестными: х‑жизнь и у‑смерть. А потом разум делал широкий шаг вперед и приводил все к одному у‑смерть, но решить ничего не мог: не хотел тратить время на такую чепуху. Взъерошенные чёрные волосы приняли в свои ряды посеребрённые пряди. Валерий высунул голову на улицу; за посиневшими губами заскрежетали зубы, на горб носа свалилось несколько нагловатых снежинок. Мужчина‑старик нерешительно коснулся мокрого места, удивлённый, замерзший… Потом будто бы опомнился, поёжился, пробурчал какое‑то заклинание‑проклятие и захлопнул окно. Стекло недовольно пискнуло, но человек, вылезший из‑под одеяла, конечно, ничего не заметил. Он задумался… «Нет, всё не так, я не тот… Всё постарело вместе со мной, всё угасает и вымирает. Мир кончится, когда кончусь я». Раньше, в той традиционно сказочной и теперь уже непостижимой юности, это же тело умело пропускать через себя морозный воздух, не боясь заболеть воспалением легких. Оно могло удариться в снег лицом и испытывать на‑слаж‑де‑ни‑е. А теперь любое соитие с реальностью равняется ещё одной маленькой смерти в пределах подсознания. Каждый неловкий шаг подчиняется власти вредоносного микроба‑одышки. Боль прокалывает клетки тонкой иглой, нанизывая на неё бисеринки хронической усталости.

Валерий медленно опустился на кровать и гусеницей заполз под ленивое одеяльце. Квартирный пленник подавил чувство голода и захрапел, задремал, но не заснул. Наволочка пахла стиральным порошком, и, недоулыбнувшись, в полудреме, Валерий подумал: «Как странно! Я ведь так давно не стирал своё постельное бельё…» Затхлый запах, гниль, плесень и грязь стали его главными спутниками. Он открыл глаза, не желая спать, и нервно забарабанил пальцами по коленям, хотя и колокола давно отыграли. Иногда в мире беспорядочных движений рождался новый ритм, но человек не пытался его уловить, чтобы лучше запомнить, отшлифовать, а потом воспроизвести. Он подавлял вдохновение так же, как подавлял голод. А стучать… «Стучать я люблю. Надо же чем‑то занимать самого себя». Кто‑то ворвался в идиллию его стука щелчком ключа в замочной скважине. Валерий вздрогнул и прислушался. «Что это? Кто это может быть?»

Тишина. Полноценная, полумёртвая, совершенная. Такую тишину хочется прижать к себе и разорвать на части, чтобы из вечного хаоса породить хотя бы какой‑нибудь шум. Но вместо этого Валерий только облегчённо вздохнул. «Просто показалось… Ничего страшного… Желудок расстроен». Он даже приготовил пальцы, чтобы выбить ещё какую‑нибудь выдуманную мелодию, но не успел издать ни одного маленького круглого одноцветного звучка… Кто‑то очень громко и характерно выругался. Валерий, побледнев, уставился на дверь. «Но так может ругаться только, только…» Кто‑то издал победный крик и, наконец, открыл. Мужчина затрясся, точно в лихорадке, вдруг осознав, что одеяло не спасёт от собственного сумасшествия. Дверь в комнату с шумом отворилась, и на пороге появилась Она – бодрая, улыбающаяся, резкая и экстремально очаровательная. Женщина подлетела к кровати и с силой ударила её ногой. На всё ещё молодом, живом лице изобразилась недовольная гримаска. Прищуренные глаза устремили взгляд на лежачего, точно намереваясь усилием мысли поднять его в воздух. Не получив отклика, она как будто что‑то вспомнила, покачала головой в такт быстрой мысли, наклонилась и с шумом расстегнула кожаные сапоги. Валерий предпринял попытку встать, но не смог удержаться на ногах и снова рухнул. Прикрыл глаза и сквозь хитрые щёлочки поглядывал на нежданную гостью. «Чудится, или…?» Женщина тяжело вздохнула и безжалостно ущипнула старого друга за руку.

– Ну чего, очнулся? – она приправила фразу парой непечатных слов. Вспомнив, что ещё не