устроившись на работу в роддом, бросая детей и хозяйство на произвол судьбы, поросят выпускала во двор, чтобы они сами искали себе пропитание.

Сменившие румын немцы гонялись за визжавшими поросятами по всему двору, ловили их, стреляли. Четверых съели, а одного, самого юркого и, по-видимому, самого хитрого, так и не нашли. Когда фашистов не стало, Катя, к своей великой радости, нашла в огороде между грядок чуть живого поросёнка. Она принесла его в дом, отогрела, накормила и, конечно, при переезде в новое жилище взяла с собой. Теперь, в 1944 году это был уже большой кабанчик, и Катя надеялась докормить его до нового года, чтобы, продав сало и мясо, обеспечить тёплой одеждой детей и себя. До сих пор она сама-то ходила в старом мужнином кожушке, который от ветхости расползался по всем швам. О том, как были одеты её дети, даже и говорить не стоит. Таким образом этот кабанчик был единственной надеждой семьи Алёшкиных. Но произошло несчастье, которое нарушило все Катины планы.

Мы уже упоминали, что постепенно она стала настоящим торговым работником, освобождённым от общественной нагрузки и остальных обязанностей. Катерину стали величать заведующей заводским торговым ларьком. Читатель помнит, что, кроме хлопотливого добывания и раздачи по карточкам муки, соли, растительного масла и некоторых других, получаемых в Майском райпотребсоюзе, товаров, по настоянию директора она занималась и реализацией части продукции завода, главным образом спирта и повидла.

Кстати сказать, уже в конце 1945 года выяснилось, что деньги, выручаемые Катей за эти товары и передаваемые главному бухгалтеру, не приходовались совсем или частично, а делились среди руководителей. Но в то время, о котором идёт речь, никто об этом не знал.

Однажды во время уборки в ларьке из рук Кати выскользнула пятикилограммовая гиря и, покатившись по полу, стукнулась о 25-литровую бутыль. Из большой дыры на пол хлынуло вино. Катя от ужаса вскрикнула и, как бы окаменев, несколько мгновений не могла двинуться с места. Когда она сообразила перевернуть бутыль на бок, большая часть вина уже вытекла. На крик Кати в ларёк вбежала находившаяся поблизости вахтёрша. Увидев огромную лужу вина и Катю, сидевшую на корточках около перевёрнутой набок бутыли, она не стала терять времени на расспросы, а, схватив стоявшее около двери ведро, принялась пригоршнями собирать с пола разлитое вино и сливать его в ведро.

Через полчаса всё, что можно было спасти, процедили через марлю и слили в другую бутыль. Потери оказались ощутимыми, не хватало более десяти литров вина. По тем временам это стоило очень много, и Кате ничего не оставалось делать, как зарезать своего кабанчика, продать мясо на базаре и этим покрыть недостачу. На оставшиеся деньги купили приличное платье для Элы. Остальные, в том числе и сама Катя, продолжали носить свою старую ветхую одежду.

Пришёл октябрь 1944 года, началась учёба в школе. Теперь все три дочери Алёшкиных стали школьницами. Эла училась в восьмом классе, Нина в третьем, Майя в первом. Их маме стало немного спокойнее и легче. У старшей дочки занятия были во вторую смену, и поэтому она могла успеть кое-что приготовить из еды. Младшие вечерами сидели дома, и Майя, раньше оставляемая на произвол судьбы, теперь была не одна.

Письма от Бориса приходили редко, хотя теперь уже и регулярно. «Наверно, он находится где-нибудь на спокойном участке фронта», — думала Катя. Волновало и раздражало её то, что несмотря на ласковые слова в его письмах, внутренний дух их был каким-то чужим. Всем сердцем любящей женщины она чувствовала, что, если Борька и не забыл её совсем (она была уверена, что он этого сделать не сможет), то сейчас он не один, около него есть какая-то другая женщина. От этих раздумий ей становилось обидно, и невольно Катины письма мужу оказывались более сухими и сдержанными. Она и раньше не могла бурно и ярко проявлять свои чувства к Борису, а под влиянием этих мыслей написанные ею тексты становились ещё бесстрастнее и прозаичнее. Жизнь её и детей, требовавших непрестанных забот, приносила свои радости и огорчения. Последних, впрочем, было гораздо больше, но об этом из её писем Борис узнать не мог.

* * *

Мы уже рассказывали, что ещё в Краснодаре вся семья Алёшкиных переболела малярией. В предвоенные годы малярия свирепствовала на Кубани, в Краснодаре и по всему Северному Кавказу, а настоящих мер борьбы с этим заболеванием применять ещё не умели, да и материальных ресурсов не хватало. Тяжелее всех перенесли малярию Майя и Нина, и если взрослые к 1940 году практически были здоровы, то малыши стали страдать хронической формой (которую большинство медиков отвергает, но она всё-таки есть). По приезде в Александровку, где это заболевание оказалось одним из самых распространённых, у Майи и Нины вновь начались приступы болезни. Особенно ухудшилось их состояние после перенесённых волнений в период боёв, проходивших за станицу, и немецкой оккупации. Детишкам пришлось испытать длительное пребывание в сырых земляных щелях, прячась от осколков бомб и снарядов, пролетавших над станицей и взрывавшихся на её улицах. Сказалось и постоянное недоедание, а при немцах и почти полное голодание.

Майя ещё как-то справлялась с болезнью, а Нина, имея более слабое здоровье, ведь в младенчестве она перенесла несколько раз воспаление лёгких, от приступов малярии не могла избавиться очень долго. По возрасту осенью 1942 года ей предстояло идти в первый класс, но школа в это время не функционировала. Конечно, не начались в ней занятия и во время фашистской оккупации. Но зато после освобождения станицы вернувшиеся учителя решили немедленно приступить к обучению ребят. Основную часть школы разместили в одном из самых больших домов станицы — доме Алёшкиных. В полуразрушенном-полусгоревшем здании школы удалось приспособить для занятий только две комнаты, в них в две смены занимались пятый, шестой и седьмой классы. Остальные четыре класса учились непосредственно в квартире Алёшкиных. Конечно, выбросить их на улицу сельсовет не мог, но пока подыскивалось другое жильё, пока Катя при помощи друзей и соседа Котова приводила новый дом в относительный порядок, семья её вынуждена была ютиться в крохотной комнатке-веранде. Остальная часть квартиры была занята под классы.

С одной стороны, такое соседство казалось даже удобным. Во-первых, пятилетняя Майя, находясь в том же дворе, где бегали школьники, не убегала куда-нибудь на речку, а находилась как бы под присмотром. А во-вторых, и Нине, начавшей учиться в первом классе, не нужно было куда-то ходить, её класс был за стенкой. Это оказалось тем более удобным, что из-за приступов