Пятрас Цвирка «МАСТЕР И СЫНОВЬЯ» роман

Земля Паграмантиса не славится плодородием да щедростью. Посевы тут все редкие, жидкие: заволнуются хлеба, а колос до колоса частенько не дотягивается. Белыми пирогами люди здесь не хвалятся, полными закромами и хлевами не кичатся, резвых коней у них тоже нет. Не состязаются паграмантцы и в езде на бричках, потому что и повозки у них на свой лад: корытом, без решетчатых бортов, хотя нередко они так лихо несутся с пригорка, что даже оси загораются. Дороги тут извилисты, ухабисты, как и сам нрав паграмантцев: то спокойный, медлительный, уступчивый, то вдруг вспыльчивый, горячий. Если хвастуны из чужой округи осмеливаются хулить житье-бытье или обычаи паграмантцев, те найдут что ответить. Паграмантцы за словом в карман не полезут. Их поля усеяны мелкими и крупными камнями, так что при случае за оружием далеко ходить не надо. Но паграмантцам больше по душе голос поднять, чем булыжник.

— Как вы только не запыхаетесь, ползая по этим холмам? — спрашивают у них соседи.

— Мы на горе, что в седле, а вот вы там — словно мухи в сыворотке! — отвечают они жителям равнин.

— Зато какие у нас пашни!

— А у нас красота какая!

Но если паграмантцы и восхваляют красу своих полей, то лишь для того, чтобы как-нибудь прикрыть их наготу. Многие крестьяне совсем и не вспахивают переметных песков, а только возле избы, полив собственным потом клочок огорода, кое-как унавозив его, сажают капусту, брюкву, сеют коноплю на масло, лен — на одежду. Отпрыски больших семей занимаются всякими промыслами, идут в ремесленники. Таков стародавний закон: если в доме четверо-пятеро братьев, так один пойдет в портные, другой — в колесники или плотники, третий — в шорники или чеботари, а четвертый останется стеречь очаг и копаться в песчаных полях.

Если бы такое множество портных, шорников, плотников осело в своем же приходе, — волей-неволей пришлось бы в десять иголок одну сермягу шить, дюжиной рубанков одну доску стругать. Но так уж повелось, что, поднаторев в ремесле и промысле, укладывает парень в заплечную котомку скудные пожитки, рабочую снасть, прощается с холмистым отчим краем и уходит в люди, унося за отворотом штанин горсть песка с дорогих сердцу полей. Поэтому и по сей день славятся во всей широкой округе мастера Паграмантиса. Если кто в чужих приходах захочет похвастаться обновкой, модным полушубком, сапогами, телегой, — любит сказать: «Паграмантская работа!» И всегда воздается должное добротной работе, хоть подчас она вовсе и не паграмантцем сделана.

Случается, забредают сыновья-мастеровые в чужую сторонку и больше не возвращаются: привыкают к кислинке чужого хлеба и остаются там. Матери в Паграмантисе не горюют, что тот или иной сыночек выпал из родного гнезда, ибо знают — не пропадет. Раз отрастил крылья, научился летать — так пусть летает. Но нередко бывает — возвращаются сынки после долгих лет уже состарившись, с женами, с детьми, подчас и родной говор позабыв, перемешав его с жемайгийским, с латышским, Только самые верные, не забыв ни родного языка, ни обычаев, приходят в отчий край свой век доживать и навсегда улечься под желтым песком паграмантским. Знают такие, что нигде кладбища спокойнее не сыщешь: здесь оно на холме, стройными сосенками, как рутой, украшено… И ничто так тепло не укроет вечной постели, как серые камни родимых мест.

Если понадобилось тебе пройти землю паграмантскую — не почувствуешь дальнего пути: все вверх да вниз, как корабль по волнам. Не успел на холм подняться— уже вниз катишься. А с высоких откосов можешь пересчитать все избы самых отдаленных селений, словно буквы в четком письме. Вот наткнулся взглядом на Сесикай, на Грауженай — село прославленных музыкантов; чуть повернул нос в сторону — и утыкаешься прямо в Кальвяй^[1], где возле большака, неподалеку одна от другой, торчат три кузницы. Забредешь в это царство чумазых чертей, так и гудит без умолку: бам, бам!

Непривычны паграмантские жители к широкой поступи, к размеренному взмаху руки — на все они быстры: то плачут, то смеются. Больше смеются, чем плачут. Ведь и землица у них быстро впитывает влагу и тут же отдает ее в испарине. Песни у паграмантцев тоже не такие, как у соседей. Они кричат, проглатывая конец слова, как будто лают, а сами все потешаются над живущими за лесом, когда те заводят свои протяжные песни с нескончаемым «у-у-у».

— Мы с трех моргов^[2] земли все камни подберем, пока тверишские «деревяшники» куплет допоют, — говорят они о соседях с равнин.

«Деревяшниками» тверишских жителей прозвали за то, что на своих хлипких полях они ни зимой ни летом не обходятся без деревянных башмаков — клумп. А паграмантцам клумпы несподручны: песок, гравий сыплется, и приходится что ни шаг вытряхивать их. Самая подходящая для них обувь — лапти, а то и постолы: в такой обувке они вроде и босиком, и быстры, что олени.

Уж чем гордится Паграмантис первым делом, так это пивом! Тут пивоварам ведомо великое множество разных способов, и на пяти воловьих шкурах не запишешь. Каждый, у кого есть полоска земли, будь он даже гол как сокол, втыкает под окошком тычки, чтобы обвились они хмелем; пусть у него курам поклевать нечего, но все равно посеет он несколько пригоршней ячменя на «пиво-говорливо». Как один человек от другого отличается походкой, складом речи, силой, весельем, грустью, так и у паграмантцев пиво пиву рознь.

Одни варят такое, что ноги будто превращаются в колбаски и совсем головы не слушаются. А у другого пиво — шут знает, как он такое готовит! — поднимает человека в воздух, словно пузырь, и если уж таким накачался — назавтра пойдешь байки рассказывать, как ты среди облаков кружил. У третьего же соседа не успеешь и кружки до дна осушить, а уже чувствуешь, что язык к гортани прилип. Если такая беда приключилась с балагуром да с песенником, приходится спешить на четвертый двор, где пенистый бес тем и славен, что вконец развязывает языки, — подчас немой начинает по-человечески говорить.

Если в день ангела или в какой другой праздник собравшиеся у тестя или дяди родня и соседи после третьей кварты еще имен не путают и свои трубки по чужим карманам не ищут, то такое пиво не пивом, а пойлом называют.

Много раз седели от белого снега паграмантские холмы, словно головы древних стариков, много раз под окошком у пивовара отцветал кудрявый хмель, много песен было про него сложено, а еще больше того хлебнула горя и бед холмистая земля, хлеба которой топтали кони польского пана и казака, но только недавно на тропах, занесенных желтым песком, исчезли следы чудесного мастера Девейки и его друга Кризостимаса