и все с прошением относительно того, что ее жильцы практикуют черную магию. А именно — бормочут слова на непонятном языке, а недавно говорили о том, как резали какую-то лягушку.

— Так у нее студенты-медики живут, — ответил Герман, зевнув. — Мы же еще в прошлый раз выясняли. Студент Ерголин приехал на каникулы с двумя приятелями.

— Так точно, — отрапортовал Вихров. — Однако циркуляр номер сто двадцать четыре че эм требует проведения повторной проверки в случае повторного заявления о внешнем воздействии, даже если первичное не подтвердилось, а кроме того…

Герман вздохнул и жестом остановил корнета. Ему стало даже немножко жалко парня: закончив кадетский корпус, он привык там к жесткой дисциплине, и попади он к такому же дисциплинированному начальнику (вот хоть бы к ротмистру Трезорцеву), был бы за это вознагражден. Германа же он только раздражал своей пунктуальностью.

— А кроме того, распыление сил на проверку заведомо недостоверных сведений тоже запрещено циркулярно, — парировал Герман. — Не вспомню вот только сейчас сходу номер. Так что сидите, корнет, и работайте.

— Но у меня текущей работы нет, так что…

— А если появится? А если сейчас убийство, бунт, возмущение, а вы в отлучке, показания сумасшедшей старухи проверяете? Сидите на месте и будьте наготове, это приказ.

Корнет в ответ на это молча кивнул, как бы говоря: «Я возмущен тем, как мой начальник манкирует служебной дисциплиной, но возражать не смею, так как сам свято чту субординацию». Ну, и ладно.

Губернского секретаря Нагулькина, сидевшего за столом напротив корнета, Герман спросил уже о его собственном здоровье, так как секретарь, краснорожий и нескладный, явно был с сильного похмелья. Этот, наоборот, услышав о том, что показания вдовы перепроверять не надо, только удовлетворенно промычал. В его состоянии даже сидеть за столом было трудновато, не то что ехать куда-то и с кем-то разговаривать.

«Вот же свинья, нарезался еще в четверг», — подумал Герман, поморщившись. — «Не мог дождаться пятницы. Вот я, например, дождался, и сегодня непременно нарежусь. Всему свое время».

Таким образом, проинспектировав своих подчиненных — а это были все его подчиненные, если не считать Рождествина — поручик Брагинский удостоверился, что дела вверенного ему отделения обстоят не то, чтобы хорошо, но примерно как обычно. Удовлетворенный этим обстоятельством, он прошествовал по скрипучей лестнице н второй этаж, где располагался его кабинет.

В кабинете уже сидел поручик Рождествин, с невозмутимым видом начищал пуговицы на мундире. Завершив это занятие, он взглянул в висевшее напротив его стола зеркало и, кажется, остался доволен.

— Доброе утро, поручик! — проговорил Герман. — Сегодня дел никаких нет, я вижу.

— Откуда же им взяться в этой дыре? — проговорил Рождествин с видимым удовлетворением.

После этого приступили к обычным утренним занятиям. Эльф продолжил проводить в порядок униформу, и без того на взгляд Германа безукоризненную, Герман же рисовал в блокноте для записи показаний эпическое похабное полотно с участием нескольких красавиц из высшего света, которых ему доводилось видать. Сюжет полотна был навеян впечатлениями от вечера в поместье баронессы фон Аворакш, который он имел удовольствие посетить летом.

Затем отправили Вихрова в ближайший трактир за обедом, заказали между прочим и бутылочку красного вина, дрянного, конечно, ну уж какое есть в этой глуши. Употребили это все должным образом и принялись коротать время до законного часа окончания занятий.

— Скука, — промолвил Герман, сев за стол, потянувшись и закуривая трубку, к которой в последнее время пристрастился. — Хоть бы убили кого. Чувствую, что превращаюсь в какую-то провинциальную калошу: штос, кабак. Осталось только жениться на дочке исправника и наделать детишек. Если меня продержат здесь еще хотя бы год, то, боюсь, этим и кончится.

— А я думаю, нам с вами нужно какое-то время побыть не на виду, — проговорил глубокомысленно эльф, рассматривая стоявшую возле Германова стола бутылку из-под вина. — Пока пыль не уляжется.

— Да уже наверняка десять раз улеглась, — ответил Герман. — Раз никто из нас пока не арестован, значит, наши недоброжелатели про нас благополучно забыли. Боюсь только, что господин Оболенский про нас тоже забыл.

— Это вряд ли, — ответил Рождествин с равнодушным выражением лица. — Этакое, пожалуй, забудешь.

— Ну, уж как бы там ни было, а я после отбоя сразу в кабак Великолукского, — произнес Герман, положив ноги на стол. — Ресторана приличного здесь нет, а в Тверь ехать недосуг. Однако же и отбивные у него приличные, да и вино. Ну, а потом по обстоятельствам, может быть, к мадам Зайонц. Говорят, у нее новые девочки. Вы со мной, а, поручик?

— В кабак — это пожалуй, — эльф кивнул. — А от мадам Зайонц воздержусь. В прошлый раз туда явились какие-то приказчики, устроили драку. Что хорошего? А потом на меня там пыталась залезть какая-то пропитая мамзель с истекшим сроком годности. Обещала большую скидку, но, между нами говоря, это ей следовало бы мне заплатить. Вообще, одна из вещей, которую я не вполне понимаю в человеческом сообществе, это продажная любовь. По-моему, это дело всегда можно найти совершенно бесплатно, достаточно только приложить усилия и не торопиться.

— Это оттого, что вы, эльфы, долго живете, — ответил Герман. — От этого у вас холодность и равнодушие — вам некуда спешить. Вы все время думаете, что все в жизни успеете. А человек — он как пчела. Ему за короткую жизнь нужно непременно собрать нектар с каждого цветка на жизненном поле.

— Гонорею вы соберете с этакого цветка, и больше ничего, — Рождествин поморщился.

— Конечно, нужна разборчивость, — согласился с ним Герман. — И вообще, чрезмерное увлечение грубыми страстями выдает человека примитивного, неспособного высоким порывам. Однако же иногда… все-таки, мы, поручик, не ангелы, и даже не эльфы. Ну, в смысле, я не эльф. Так что иногда…

— Интересно было бы посмотреть, как госпожа Ермолова взглянула бы на это ваше «иногда», — ухмыльнулся Рождествин.

И надо же было такому случиться, что в ту же секунду, как только он это произнес, кто-то быстро загрохотал сапогами по лестнице, а затем дверь кабинета отворилась, и в ней показалась озабоченная физиономия корнета Вихрова.

— Ваше благородие… — произнес он торопливо.

— Неужто в самом деле убийство? — спросил Герман.

— Никак нет… ее высокоблагородие… господин подполковник… в смысле, госпожа… подполковничиха… то есть, я хотел сказать…

Но корнет не успел закончить свой доклад, так как его отстранила изящная ладонь в белой форменной