которые смотрел на телеканале Пи-Би-Эс. Я же парень, совершивший ошибку, мелкую ошибку, и я никому не причинил вреда. К тому же, я – твой брат, помнишь?

Тут в наш спор вмешалась Дениз, – Ну ладно тебе, Филип, – увещевала она брата. – Ты просто расстроен. Мы все расстроены.

– Не лезь-ка ты в это, – бросил он, даже не удостоив её взгляда. Он не сводил с меня своих Аква-Велва глаз. – Да, – ответил он наконец, –ты мне брат, но ты должен доказать мне это.

Сейчас до меня доходит, что с Дезоксином я допустил ошибку. Вышло ровно то, о чём нас предупреждали в наркоклинике. Я рассуждал, что, мол, это же не кокс, а мне же нужен какой-то допинг или возбудитель, чтобы вынести эту работу на задворках, да и потом, если бы он не хотел поддать меня искушению, то зачем тогда оставил ключ от шкафа с наркопрепаратами прямо на самом видном месте в ракушечной пепельнице на углу своего стола? Нашёл тоже экс-зэка! Я был обижен и рассержен, и не покидал свою комнату вплоть до тех пор, пока через час Филип не постучал в дверь, сообщив мне о том, что полиция разогнала толпу рядом с домом. Мы ехали на работу молча, хотя завывания любимой оперы Филипа жевали мне нервы словно сотня маленьких зубастых челюстей.

Пусть Филип и не заметил этого, но когда я опять забирался в его машину, то во мне уже произошла кое-какая перемена, выявить которую, однако, нельзя было ничем иным, кроме рентгена, – я уже не был безоружен. За пояс моих серых «Ливайс», укрыв его от лишних глаз подолом рубахи, я заткнул твердый воронённый ствол «пушки», купленной мною у девушки по имени Коринна ещё в те времена, когда меня одолевали параноидальные страхи. Тогда по моей квартире где-попало валялись какие-то деньги, туда-сюда сновали какие-то типы, которые не были ни нуждающимися, ни моими знакомыми, ни хотя бы знакомыми моих знакомых, но у меня от этого потихоньку съезжала крыша. Коринна, которая иногда забегала к нам вместе с подружкой моего соседа по квартире, толкнула мне за триста баксов эту штуковину – модель «Смит-Вессон-Спешел» 38-го калибра. Она сказала, что ей она «уже больше не нужна», а так как меня не интересовало, что это значило, то я прикупил и запрятал её под подушку. Хотя я шмальнул из неё лишь раз, забравшись в какой-то каньон в Туджунге, но всё же с ней мне было как-то спокойнее. Вообще-то я давно уже позабыл о своей пушке и лишь тогда, когда, получив свои вещи из камеры хранения, привёз их в дом брата, я вдруг наткнулся на неё в коробке от компакт-дисков, притаившейся там словно ядовитая гадюка под валуном.

Мои расстроенные чувства трудно объяснить. Причиной их, конечно, были и мой брат с его определением «экс-зэк» – что было очень обидно, – но так же и Сэлли и клиника и весь этот балаган христофанов. Я не знал, что буду делать – хотелось надеяться, что ничего, – но я знал также, что не стану терпеть ни от кого никаких гадостей, и в то же время знал, что брат не способен защитить себя, не говоря уже о его семье и тем более о всех этих бедных обрюхаченных малолетних девчонках типа Сэлли по всему миру. Вот и всё. Всё, что я думал. Однако, когда я тем утром вошёл в клинику, то внешне я был ровно таким же, каким входил туда предыдущие полторы недели, и никто не заметил разницы.

Я драил унитазы, мыл окна, выносил мусор. Из некой сторонней лаборатории к нам вернулись какие-то анализы крови – мы ведь делали лишь анализы мочи – и Фред показал мне, как истолковать их результаты. Затем я обсудил с сестрой Цинь вопрос бейсбольного страйка и перспективы прихода ранней весны с сестрой Хэмпфилд. В обед я выбежал в дели-кафе, где взял себе сэндвич c тефтелями, пару банок пива и мятную таблетку. В очередной раз я начал сам с собой дебатировать о звонке Сэлли – а что если она дома, уйдя из школы из-за мигрени, тошноты, утреннего токсикоза, да мало ли ещё чего, и что я мог бы преодолеть каменную стену, воздвигнутую ею между нами, и поговорить ... в смысле, впервые поговорить с ней как следует, – но стоило мне зайти в телефонную будку, как я сразу же перехотел звонить ей. Шагая обратно в клинику я стал гадать, почему она «залетела» – был ли у неё постоянный парень или это случилось с ней вследствие случайного секса, к примеру, слепого свидания на заднем сидении машины или даже изнасилования. А вдруг это был инцест? Голос, принятый мною за голос её отца, мог вполне принадлежать какому-то педофилу – или, мало ли чего, этим педофилом мог быть именно её отец. Или отчим. А вдруг он – тип вроде набоковского Гумберта Гумберта? Или ещё чёрт знает чего.

Когда я возвратился на работу, то обнаружил, что у входа нет пикетчиков – все они были в тюрьме, что слегка подняло мне настроение. Я даже обменялся шутками с Фредом, а потом поймал себя на том, что насвистываю за работой. Я забыл про свои утренние тревоги, забыл про свою пушку, про Пасадену и свою былую жизнь. Кофе помогало мне держаться на стрёме, кофе да ещё диетическая Кола, ибо я избегал всей прочей дури, хотя бы даже для того, чтобы доказать что-то самому себе – ну и брату также. Ведь прожив у него какое-то время, я даже стал тешить себя ложной надеждой, что всё наладится.

Тут выяснилось, что время уже позднее, на улице стало темнеть, день клонился к концу. Представив себе грядущий вечер – невестка за кухонной плитой, племяши за Винни-Пухом, брат за своим скотчем, а я чешу шесть ветреных кварталов до универсама за литром «Блэк-Кэт» – я вдруг ощутил мощный позыв достать свою пушку и застрелиться прямо здесь же. Сначала «Дядя Рик», «Братик», а потом на тебе – «Экс-зэк»? Кого я пытаюсь обмануть? Да лучше бы я торчал там, в тюряге!

Мне хотелось курить. Дико. Нужда погнала меня через приёмный покой – четверо взволнованных пациенток и один сердитый мужик – затем через лабораторию в дальний угол. С потолка мягко жужжали люминесцентные лампы. Фред уже ушёл. Встав у окна, я уставился в бессодержательность закрытых жалюзи до тех пор, пока не выкурил сигарету до самого конца. Мои руки дрожали, когда я прикуривал следующую сигарету от предыдущей, не думая о куче с виду вполне ещё курибельных окурков на нержавеющих розетках, с виду очень похожих на освежёванных лягушек. Я не думал ни о Сэлли, ни о мордатом бородатом ублюдке, приковывавшем себя к бамперу. Я изо всех сил пытался не думать ни о чём, пытался напрочь вытравить всё из памяти и у меня начало это получаться, честно, когда зачем-то – может, из праздного любопытства, или со скуки, или по воле судьбы, – я раздвинул две полоски жалюзи и зыркнул на парковку.

И тут – нежданно-негаданно – она, Сэлли.

В своей белоснежной «аляске» и пуховых сапожках, под плотным контролем материнской руки она по тротуару прорывалась сквозь поток скандирующих зомбоидов, каждый из которых,