Антон Павлович Чехов Первый любовник

Евгении Алексеевич Поджаров, jeune premier,^[1] стройный, изящный, с овальным лицом и с мешочками под глазами, приехав на сезон в один из южных городов, первым делом постарался познакомиться с несколькими почтенными семействами.

– Да-с, сеньор! – часто говорил он, грациозно болтая ногой и показывая свои красные чулки. – Артист должен действовать на массы посредственно и непосредственно; первое достигается служением на сцене, второе – знакомством с обывателями. Честное слово, parole d'honneur,^[2] не понимаю, отчего это наш брат актер избегает знакомств с семейными домами? Отчего? Не говоря уж об обедах, именинах, пирогах, суарэфиксах,^[3] не говоря уж о развлечениях, какое нравственное влияние он может иметь на общество! Разве не приятно сознание, что ты заронил искру в какую-нибудь толстокожую башку? А типы! А женщины! Mon Dieu,^[4] что за женщины! Голова кружится! Заберешься в какой-нибудь купеческий домище, в заветные терема, выберешь апельсинчик посвежее и румянее и – блаженство. Parole d'honneur!

В южном городе он познакомился, между прочим, с почтенной семьей фабриканта Зыбаева. При воспоминании об этом знакомстве он теперь всякий раз презрительно морщится, щурит глаза и нервно теребит цепочку.

Однажды – это было на именинах у Зыбаева – артист сидел в гостиной своих новых знакомых и по обыкновению разглагольствовал. Вокруг него в креслах и на диване сидели «типы» и благодушно слушали; из соседней комнаты доносились женский смех и звуки вечернего чаепития… Положив ногу на ногу, запивая каждую фразу чаем с ромом и стараясь придать своему лицу небрежно-скучающее выражение, он рассказывал о своих успехах на сцене.

– Я актер по преимуществу провинциальный, – говорил он, снисходительно улыбаясь, – но случалось играть и в столицах… Кстати расскажу один случай, достаточно характеризующий современное умственное настроение. В Москве в мой бенефис мне молодежь поднесла такую массу лавровых венков, что я, клянусь всем, что только есть у меня святого, не знал, куда девать их! Parole d'honneur! Впоследствии, в минуты безденежья, я снес лавровый лист в лавочку и… угадайте, сколько в нем было весу? Два пуда и восемь фунтов! Ха-ха! Деньги пригодились как нельзя кстати. Вообще, артисты часто бывают бедны. Сегодня у меня сотни, тысячи, завтра ничего… Сегодня нет куска хлеба, а завтра устрицы и анчоусы, чёрт возьми.

Обыватели чинно хлебали из своих стаканов и слушали. Довольный хозяин, не зная, чем угодить образованному и занимательному гостю, представил ему приезжего гостя, своего дальнего родственника, Павла Игнатьевича Климова, мясистого человека лет сорока, в длинном сюртуке и в широчайших панталонах.

– Рекомендую! – сказал Зыбаев, представляя Климова. – Любит театры и сам когда-то игрывал. Тульский помещик!

Поджаров и Климов разговорились. К великому удовольствию обоих, оказалось, что тульский помещик живал в том самом городе, где jeune premier два сезона подряд играл на сцене. Начались расспросы о городе, об общих знакомых, о театре…

– Знаете, мне этот город ужасно нравится! – говорил jeune premier, показывая свои красные чулки. – Какие мостовые, какой миленький сад… а какое общество! Прекрасное общество!

– Да, прекрасное общество, – согласился помещик.

– Город торговый, но весьма интеллигентный!.. Например, э-э-э… директор гимназии, прокурор… офицерство… Недурен также исправник… Человек, как говорят французы, аншантэ.^[5] А женщины! Аллах, что за женщины!

– Да, женщины… действительно…

– Быть может, я пристрастен! Дело в том, что в вашем городе мне, не знаю почему, чертовски везло по амурной части! Я мог бы написать десять романов. Например, взять бы хоть этот роман… Жил я на Егорьевской улице, в том самом доме, где помещается казначейство…

– Это красный, нештукатуренный?

– Да, да… нештукатуренный. По соседству со мной, как теперь помню, в доме Кощеева жила местная красавица Варенька…

– Не Варвара ли Николаевна? – спросил Климов и просиял от удовольствия. – Действительно, красавица… Первая в городе!

– Первая в городе! Классический профиль… большущие черные глаза и коса по пояс! Увидала она меня в Гамлете… Пишет письмо а la пушкинская Татьяна… Я, понятно, отвечаю…

Поджаров огляделся и, убедившись, что в гостиной нет дам, закатил глаза, грустно улыбнулся и вздохнул.

– Прихожу однажды после спектакля домой, – зашептал он, – а она сидит у меня на диване. Начинаются слезы, объяснения в любви… поцелуи… О, то была чудная, то была дивная ночь! Наш роман потом продолжался месяца два, но эта ночь уж не повторялась. Что за ночь, parole d'honneur!

– Позвольте, как же это? – забормотал Климов, багровея и тараща глаза на актера. – Я Варвару Николаевну отлично знаю… Она моя племянница!

Поджаров смутился и тоже вытаращил глаза.

– Как же это-с? – продолжал Климов, разводя руками. – Я эту девушку знаю, и… и… меня удивляет…

– Очень жаль, что так пришлось… – забормотал актер, поднимаясь и чистя мизинцем левый глаз. – Хотя, впрочем… конечно, вы как дядя…

Гости, доселе с удовольствием слушавшие и награждавшие актера улыбками, смутились и потупили глаза.

– Нет, уж вы будьте так любезны, возьмите ваши слова назад… – сказал Климов в сильном смущении. – Прошу вас!

– Если вас э-э-э… это оскорбляет, то извольте-с! – ответил актер, делая рукою неопределенный жест.

– И сознайтесь, что вы сказали неправду.

– Я? Нет… э-э-э… я не лгал, но… очень жалею, что я проговорился… И вообще… не понимаю этого вашего тона!

Климов заходил из угла в угол молча, как бы в раздумье или нерешимости. Мясистое лицо его становилось всё багровее и на шее надулись жилы. Походив минуты две, он подошел к актеру и сказал плачущим голосом:

– Нет, уж вы будьте добры, сознайтесь, что солгали насчет Вареньки! Сделайте милость!

– Странно! – пожал плечами актер, насильно улыбаясь и болтая ногой. – Это… это даже оскорбительно!

– Стало быть, вы не желаете сознаться?

– Н-не понимаю!

– Не желаете? В таком случае извините… Я должен буду прибегнуть к неприятным мерам… Или я вас тут сейчас же оскорблю, милостивый государь, или же… если вы благородный человек-с, то извольте принять мой вызов на дуэль-с… Будем стреляться!

– Извольте! – отчеканил jeune premier, делая презрительный жест. – Извольте!

Смущенные до крайности гости и хозяин, не зная, что им делать, отвели в сторону Климова и стали просить его, чтобы он не затевал скандала. В дверях показались удивленные женские физиономии… Jeune premier повертелся, поболтал и с таким выражением, будто он не может более оставаться в доме, где его оскорбляют, взял шапку и, не прощаясь,