Ну, что там ещё у тебя?

- Так. Мелочи, Учитель. Побывал в городе моем на Неве.

- Вижу. Доволен, что вернули ему имя твоё. Честолюбив ты. А сие грех. Ну да отпускаю его тебе. Епитимья тебе будет - воздержишься сегодня от общения с женщиной, что нынче спит в избе в твоей постели, не войдёшь к ней.

- Помилуй мя, Господи, за што ж ты караешь меня так жестоко?

- Однако, Симон, опять ты пререкаешься. Ну што есть день? Мгновение! Не зря ж тебе прозвище - Пётр, то есть - камень. Перетерпишь. Да и её естество требует отдыха... Нечиста она будет... А Моисеевы законы нужно соблюдать. Ибо - от Создателя они. Так што невелико моё наказание. Мой грех - люблю и ценю Я тебя.

Так што там в Питере?

- Прибрали маленько. В самом центре. Подкрасили домы и дворцы. Вернули памятник Твоему помазаннику Алексашке-ханыге. Уж очень он удался князю Трубецкому. Люблю я его. Одно слово - символ. Прост и понятен, как крест. А так... всё клеймят врагов нации, ищут ненаших. Тяжело народу жить. Озабочен добычей хлеба насущного. Отсюда - разбой и воровство. Впрочем, как и здесь, в столице. Торговцы всюду. Однако покупателей мало. Ведь большинство-то народу не при ходком товаре крутилось, а хлеб свой зарабатывало своими руками и мозгами. На мели нынче.

Пошел по Невскому. Подле Гостиного - торг. И книги, и газеты. Нашел я там, Учитель, писание Адольфа.

- Которого?

- Который в преисподней в одной камере с Сосо сидит. Переписывают труды друг дружки и из одной миски баланду из крови жертв своих хлебают.

- А-а.... Продолжай.

- Видать, не обойдется здесь без крови, помяни мое слово. Продавец оного труда весь в черном, затянутый ремнями. - "Кто ж ты есть, братец?" спрашиваю. "Я, - говорит, - патриот!" - "А отчего ж ты, коль патриот, в иноземный мундир старых времен обрядился, как, извини, в театре?" - Выпучил глаза, не понимает. А потом заголосил, как юродивый на паперти, что де подстрекает народ к измене черножопый интеллигент, из-за коих и вся смута, и развал на святой Руси. Народ стал собираться. Уж и молодцы, откормленные анаболиками, появились.

- Чем откормленные?

- Анаболиками, Учитель.

- Это ещё что такое?

- Ну как Тебе сказать? Вот, нахимичили человеки, штоб быстро петушки росли. В корм цыплятам кидают, а они растут не по дням, а по часам. То есть мясо и кости быстро растут. Как князь Гвидон в твоей любимой сказке.

- Ага, понятно. Однако ж мозги-то у них цыплячьи?

- Само собой. А зачем мозги для куриных окорочков?

- Логично, Симон.

- Именно, Учитель. Истинно рука рогатого!

- Тут, пожалуй, ты прав. Помнишь притчу о сеятеле?

- Как же, Господи, как же! Это - зерно, што упало при дороге.

- Верно, Симон. Так чем там кончилось твоя беседа у Гостиного?

- Да какая уж там беседа! Не до слов. Тут уж надо было срочно чудо творить. Вот я возьми да и вознесись, штоб руками не достали. Подвис меж фонарями, как вертолет, прости Господи, и краткую речь сказал. "Опомнитесь, - говорю, - люди! Вам што, крови мало? Используют вас в который раз ваши властолюбивые вожди, как навоз, и забудут. Не рушьте все до основания, было это! Не меч в руках ваших, но кнопка ракетная! Подумайте, оглянитесь. Пойдите в храмы и покайтесь! Да простит вас Господь!"

- И што?

- Затихли, Учитель. Даже крикуны. Однако скорее от недоумения. Как так. Вот висит подле троллейбуса человек без всяких приспособлений и вещает. Ну, штоб не искушать, я растаял, как туман. А то ведь собьют, чего доброго. Да не камнем, а стингером. Обидно будет. Хорошее тело поломают.

А тем временем толпа все густеет. И по проспекту движение стало. Как в табачный бунт. Уж большинство и не видело меня меж фонарями, и смеются в глаза тем, кто рассказывает о чуде. Пить, мол, меньше надо. ОМОН приехал в своих машинах-клетках, пожарная объявилась и скорая помощь от медицины.

- Што это ещё за ОМОН, Симон?

- Это, Учитель, как преторианская гвардия у кесаря.

- Ага, понятно. Ну и дальше что?

- Как обычно. Кого побили палками, кого в клети свои на машинах сунули. Взяли и зачинщика чернорубашечного. Потоптали его товар - газетки, книжки, матрёшки с мордами вождей.

Ввечеру спустился откушать в гостиничную ресторацию. Тело-то питать нужно. Присел у стойки выпить пива. Всё чин чином. Не зря заведение "Европейским" зовётся. Люблю я эту гостиницу. Рядом храмы искусства и на Невском малая копия храма в мою честь. Только здесь он зовётся Казанским собором. Хорошо. Только энти большаки опаскудили его. Заместо храма Богоматери превратили его в хранилище антирелигиозного блуда. Какая-то сука спилила на двери центрального входа с бронзового барельефа моё изображение. Хорошо ещё, што не рванули храмину динамитом, как в Москве храм в Твою честь, Спаситель.

Так вот. Сижу у стойки. Ставит буфетчик передо мной банку железную с пивом. - "Ты што, милый, мне поставил?" - спрашиваю. - "Как что, отвечает, - пиво. Как заказывали. Немецкое". - "Да нет, отчего в железке, как собаке, сунул пойло? Вон у тебя ведь стаканы есть. Подай в стакане". Удивился он. - "Нынче все требуют в банке, чтоб запечатано было". - "Не доверяют тебе?" - "Не доверяют. А боле шику ради. Чтоб как за границей было. А вам, если хотите, вот стакан, пожалуйста". - И подает стакан. Сижу, пью. Неплохое пиво. Но Жигулёвское лучше.

Вижу - женщина молодая рядом сидит, эдак с любопытством меня рассматривает. Сама потягивает из стакана через трубочку какое-то цветное пойло с вишенкой и кусочком льда на донышке. На хрустальной пепельнице слабо исходит дымом длинная сигарета с золотым ободком. Очень хороша собою, грудь, и плечи, и руки. Видимо, слышала наш разговор. И я стал её рассматривать. Екнуло што-то у меня внутри и опустилось вниз. Улыбнулся ей. Всё ж тело у меня зрелого мужика, и не могу я не реагировать на женские прелести, Господи.

- Вот видишь, Симон, сам ведь учил, - не прелюбодействуй, не отдавайся телесной похоти.

- Так, Господи, я имел в виду, как, впрочем, и ты учил, - не злоупотребляй. Ведь и сам Ты в земной жизни не отказывался от женской ласки даже блудницы.

- Гм... Ты прав. Если в меру, то можно. И даже нужно. Но - с любовью. Продолжай.

- И она мне улыбнулась. Придвинулась поближе. - "Я вижу, вы не здешний, - говорит, - и скушно вам одному. Я бы, если пожелаете, могла скрасить ваше одиночество". - "Ты права, я не здешний". И от твоего общества не откажусь. Никак блудом кормишься?" - спрашиваю. - "Верно, отвечает. - Эксплуатирую прелести своего тела. Но не хожу с каждым. Сама выбираю, кто мне по вкусу". - "Стало быть, я тебе по вкусу?" - "Вы интересный мужчина. Похожи на арабского шейха в европейском костюме". - "А я и есть из тех мест". - "Откуда же?" - "Из земли Израиля". - "А-а, говорит, - понимаю. Вы - бывший наш эмигрант. То-то так хорошо по-русски говорите. Даже лучше чем наши родные". - "Да нет, - говорю - я не эмигрант. Просто