- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (36) »
Сережка покраснел, но промолчал. За брата заступилась Танька.
— Ты его не подговаривай! Все равно не пойдет. И нечего подолом укорять.
— Не укоряю и не подговариваю. И с собой никого не зову. А то возьмешь такого слабака — и тащи его на
себе.
— Это меня-то тащи?! — возмутился Сережка, и глаза его округлились. — А помнишь, на Малеевку
ходили? А на Мокрое болото?..
— Помню, помню.
— И сейчас бы пошел, если бы не к ночи.
— То-то, и оно! Без ночевки и дурак пойдет.
— Возьми меня! — вдруг сказал Толька Аксенов.
— На трое суток пойдешь? — недоверчиво скосил глаза Гусь. Тольку он считал трусишкой и никак не ожидал
от него такой решимости.
— А что? Запросто.
— Ox и задаст тебе отец, — сказала Танька.
— Ты-то молчи, тебя не спрашивают. Отец сам рассказывал, что, бывало, неделями в лесу пропадал.
— Он пропадал, а тебе задаст! — подзадоривала Танька, которой не хотелось, чтобы Гусь ушел в лес один
на все дни первомайских праздников.
— Ты что его пугаешь? — обернулся Гусь к Таньке. — Или сама хочешь со мной идти? Идем! Тогда уж
никого не возьму, и засмеялся.
— Дурак! — вспыхнула Танька. – С тобой я и в школу-то одна не пошла бы, но то, что в лес!
— Конечно! — хохотнул Гусь, — Я же не моряк с Балтфлота. Тебе ли водиться с оборванцем и шпаной, —
он сплюнул сквозь зубы.
— Бессовестный ты! Нахал! — Танька остановилась, возмущенная. — Девочки, отстанем от них! Пусть
вперед уходят.
Три девчонки, каждая из которых была моложе Шумилиной, заканчивающей восьмой класс, молча обступили
обиженную подругу и недружелюбными взглядами проводили ребят,
— Хвастун и зазнайка! Подумаешь, Сить переплыл!..— презрительно пожала плечами Танька.
Девчонки молчали. Наверно, Танька права, раз так говорит. Она уже почти взрослая, комсомолка, мечтает
быть врачом, и все знают, что моряк Лешка Пашков, когда приезжал в январе в отпуск, два раза водил ее в кино, не
раз они были в клубе на танцах.
И в то же время всем доподлинно было известно, что мальчишки Семенихи тянулись, липли к Ваське Гусю, и
им за это крепко доставалось дома, потому что Гусь, по всеобщему мнению взрослых, — шпана и хулиган и
ничему хорошему научиться у него невозможно.
Таньке было грустно. Не первый раз Гусь напоминал ей о моряке. А что он знает, этот Гусь, что понимает?
Лешка-моряк и вправду водил ее в кино, и билеты сам покупал, и на танцах они были. Все верно. Но что из этого?
Ведь потом — это знает вся деревня — Лешка до конца отпуска гулял с зоотехником Любой Сувориной. И сейчас
они переписываются. Так зачем же вспоминать, что было и давно прошло?
И в то же время Танька не могла забыть, что до зимних каникул, до приезда Лешки-моряка, Гусь никогда так
дерзко и насмешливо не разговаривал с нею. Пять лет они учились вместе, даже сидели за одной партой. И после
того, как Гусь остался в пятом на второй год, они продолжали дружить. На воскресенья и на каникулы — школа от
деревни за десять километров — часто ходили домой вместе, и Васька всегда нес ее портфель, а как-то раз и ее
перетащил через разлившийся ручей.
Но после зимних каникул все изменилось. Раньше Васька не шутя, серьезно мог бы пригласить ее с собой в
лес — ходили же они вдвоем и за морошкой, и за грибами. А теперь он просто посмеялся над нею при всех и
доволен.
«Ну и наплевать! — зло думала Танька, — Пусть насмехается. Я в долгу не останусь».
На Семениху, тихую деревеньку в двадцать с небольшим домов, смотрели звезды. Им, звездам, хорошо были
видны поля, темными лоскутьями лепившиеся к задворкам, и безбрежный лее, который смыкался вокруг этих
полей сплошным кольцом. Кое-где в лесу рыжими проплешинами виднелись еще не успевшие позеленеть пожни и
серые прямоугольники лесосек.
Огибая широкой дугой Семениху, надвое раскалывала лее река Сить. Полая вода залила прибрежные луга, и
Сить казалась большой, широкой и полноводной. А где-то далеко-далеко, наверно, в полусотне километров от
Семенихи, Сить начиналась крохотным ручейком и текла сначала на север, потом на восток. В Сить впадали
бесчисленные ручьи и речки, почти пересыхающее летом, которые брали свое начало из болот и оврагов.
Одним из таких болот было большое Журавлиное. Веснами Гусь не раз слыхал на этом болоте вой волков и
намеревался поискать там волчье логово. Для одного — это занятие не очень-то веселое, но, может быть, Толька в
самом дело сумеет выкрутиться и улизнуть из дому? Тогда и логово поискать можно.
Толька пришел еще задолго до рассвета.
— Я на окне записку оставил, — сказал он Гусю, — чтобы искать не вздумали. А то такую панику
поднимут!
— И правильно. Спросился бы — не отпустили... Жратвы-то много взял?
— Да взял... Хлеба, картошки, сала кусок тяпнул...
— A y меня дома, понимаешь, ни шиша не оказалось. Один хлеб. У мамки, наверно, что-нибудь припасено к
празднику, так она спрятала куда-то. Не мог найти. А может, и вправду, как она говорит, ничего нету...
— Проживем! — бодро сказал Толька. — У тебя-то мамка не ругалась, что пошел?
— Ей-то чего?.. Даже рада. Праздник же! Закроет дверь и пойдет по гостям. Ни варить, ни готовить не
надо... Не из чего готовить, да и с одной-то рукой знаешь сколько мороки, хоть с тестом, хоть с чугунами...
Они шагали по лесной тропе, мягкой от подопревшей и мокрой прошлогодней листвы, и слышали, как над
головами в предутренней тишине с хорканьем и циканьем горгетали вальдшнепы. Где-то за полями начали токовать
тетерева.
С восходом солнца ребята уже были на дальних пожнях, что тянулись по берегам Сити в глухом, еще не
тронутом человеком суземье. Стайка уток поднялась с пожни, над самой водой протянула вдоль Сити, и бесшумно
опустилось у противоположного берега. Над рекой токовали бекасы. С отрывистыми резкими
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (36) »