местах в ожидании начальства. Оно не являлось. Решили, наконец, что не приедет адмирал и команда «Сирены» дала себе отдых. Матросы уже не дежурили так аккуратно и позволяли себе удаляться со своих постов…

И вдруг он приехал.

Приехал страшный адмирал в тот миг, когда никто не ждал его.

«Юнга» Ванюша стоял неподалеку от большой корабельной пушки и смотрел на море, которое после своих милых «дяденек» любил больше всего на свете. Стоял и любовался его синим отливом, и вот видит подъезжает лодка, из нее выскакивает адмирал и прямо на трап шагает…

Вытянулся в струнку Ванюша… Приложил руку к козырьку да как гаркнет:

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

Остановился адмирал. Смотрит. Видит матрос перед ним… настоящий, рост с ноготок только.

— Ты матрос? — спрашивает, едва удерживаясь от улыбки.

— Есть!^[1] — отвечает Ванюша, как и подобает морскому служаке.

— Ты здешней команды?

— Есть!

— Сколько же тебе лет?

— Десять!

— Большой матрос, что и говорить, — засмеялся адмирал. — А тебя как зовут?

— Ванюшей.

— А ты, Ванюша, море любишь?

— Есть!

— А команду?

— Есть!

— А меня?

Ванюша открыл было рот, да так и остался. Что ему отвечать — не знает… Разве он любит этого чужого, строгого адмирала, появления которого с таким трепетом ожидали его дорогие дяденьки.

Мнется, мнется Ванюша да кряхтит и краснеет только, а сказать «люблю» не может. Ведь неправда это, ложь будет, нехорошо.

Догадался адмирал о мыслях мальчика.

— Молодец, — говорит, — что врать не научился. Где ж тебе меня любить, коли не знаешь!

И, похлопав его по плечу, пошел дальше.

За завтраком в офицерской каюте разговорился адмирал о Ванюше.

— Славный мальчик. Отдайте его мне, помещу его в корпус, окончит ученье, офицером сделаю, — предложил адмирал. — Не лишайте мальчугана его счастья…

Командир и офицеры так и всполошились.

— Действительно, счастье! Простой матросский приемыш и вдруг офицером будет.

Позвали Ванюшу объявить ему о его счастливой судьбе.

Выслушал речь адмирала Ваня, да как зарыдает на всю каюту:

— Не хочу отсюда, не отнимайте от «дяденек»… На «Сирене» хочу остаться… Она мне вместо матери… Люблю её, дяденек, всех здесь… Не хочу в корпус, не надо… На «Сирене» жить дозвольте… плавать… работать…

И как сноп рухнул командиру в ноги.

Адмирал пожал плечами…

— Странный мальчик, своего счастья не понимает…

А Ванюша думал в это время:

— Хорошо счастье… От дяденек оттаскивают.

И, несмотря на все уговоры, остался с «дяденьками» Ванюша…

Привидение

Все разъехались на рождественские каникулы. Нас оставалось четверо, воспитанниц четвертого класса. Красивая, серьезная, не по летам тихая и не по летам печальная Люда Влассовская, у которой в этом году умерли мать и маленький братишка, смуглая, черноглазая цыганка Кира Дергунова; розовая хохотушка Бельская и я, ваша покорная слуга Мария Запольская, по прозвищу «Краснушка», по наклонностям казак, огненно-рыжая, отчаянно шаловливая, не признающая никакой узды.

Разъехались те институтки, что жили за городом иногородние, двадцать второго, городские в сочельник, то есть сегодня после завтрака.

Институт опустел. Младшие классы находились в другом коридоре, очень далеко от нас; старшие воспитанницы не обращали на нас никакого внимания, как на «четвертушек», ни то, ни се, как нас называли наши постоянные враги «третьи», считавшие себя значительно старше нас. Нам не оставалось ничего делать, как слоняться из угла в угол по опустевшим коридорам, зале и библиотеке.

С великим облегчением вздохнули мы, когда раздался дребезжащий звонок, призывающий нас к молитве и чаю.

Лениво отпили мы чай, лениво поплелись в спальню, лениво разделись и улеглись по постелям.

Классная дама или иная синявка, мечтавшая о завтрашнем праздничном отпуске, понадеялась на наше благонравие и ушла к себе спать.

С её уходом на мгновенье воцарилась полная тишина. Вдруг Кира Дергунова, неожиданно вскочив со своей постели, очутилась около меня.

— Ты не спишь, Краснушка? Мне страшно, — прошептала она, усаживаясь в ногах моей кровати.

— Чего ты! Вот глупенькая!

— A ты разве не боишься?

— Ну, вот еще! И чего мне бояться, смешная!

— Да ты вспомни только, какая сегодня ночь, Маруся! Сочельник ведь. В эту ночь девушки гадают в деревнях. Всякая чертовщина мерещится…

— A ты разве веришь в это?

— Да… нет… A ты?

— Чепуха, я ни во что не верю. Все это глупости и вздор.

— Значит и то вздор, по-твоему, что в музыкальных комнатах, где мы на роялях играем, по ночам бродят привидения?

— Вздор. Я не верю!

— Ну, ты, душка, притворяешься.

— Дергунова, я всегда говорю правду! — разозлилась я.

— Ну, прости, Марусек, не буду… А только, знаешь что? Мне старшие говорили, что они слышали, как иногда в зазальных номерах слышится иногда музыка ночью. Кто-то играет там, уверяют они.

— Вздор! Вздор! И вздор! — начала я горячиться, — врут твои первые от большого ума! Ну, хочешь, я докажу тебе, что все это чепуха, Кира? Ты говоришь, сегодняшняя ночь — ночь привидений, и если ты что-либо увидишь или услышишь, так это именно сегодня или никогда. Пойдем в музыкальные комнаты, Кира! Хочешь?

Кира молчала минуту, глаза её стали круглыми от страха, потом она быстро схватила меня за руку холодной, как лед, рукой и прошептала:

— Хорошо. Согласна, идем! Только позовем Белку и Люду.

— Ну, нет, на это я не согласна, — горячо возразила я. — Если Белку взять — завтра же весь институт об этом узнает. А Люду… Знаешь, Кируня, Люду мне даже совестно приглашать… Она до сих пор не может оправиться от постигшего ее удара. Потерять так ужасно мать и брата в несколько дней! Не тревожь ее по пустякам, Кира. К тому же она устала и сейчас спит, и Белка спит тоже. Пойдем вдвоем.

— Ну, хорошо, пойдем! — нерешительно произнесла Кира, и я отличию видела по ней, что она трусила.

Мы наскоро накинули нижние юбки, платки и босые прошмыгнули в коридор. Миновали его, спуститься во второй этаж, где помещалась зала с примыкавшими к ней музыкальными комнатами. Дрожа от холода и страха, мы осторожно открыли дверь, ведущую из залы в музыкальные крошечные комнатки-номера, и вошли в один из них.

— «Этот» как раз подле! — шепнула мне Кира, — привидение играет в седьмом номере, а это восьмой. Значит рядом.

— Ну, вот и отлично!