жизни, и в любви. И если он избавится от них, тогда его мечта с сплетающихся в объятиях, блестящих от пота телах станет осуществимой. Тогда дом будет принадлежать ему одному… И Элис Джейн. Да, и Элис Джейн.
Им придётся уйти. И уйти быстро. Если он просто скажет им, чтоб уходили, как говорил уже не раз, может пройти двадцать лет, пока тётя Роза соберёт все выцветшие сумочки и эдисоновские граммофоны. За это время они успеют выселить саму Элис Джейн.
Греппин оглядел их и стиснул рукоять разделочного ножа.
Греппин устало уронил голову. Моргнул, протёр глаза. Что? Ах, оказывается, он задремал… Итак, это произошло две недели назад. Две недели прошло с того вечера, когда состоялся разговор о женитьбе, переезде, Элис Джейн. Две недели. Две недели назад он заставил их улыбаться. Теперь, очнувшись от воспоминаний, он улыбнулся сидящим за столом безгласным и неподвижным фигурам. Они ответили ему странными, подобострастными улыбками. — Я ненавижу тебя, старуха, — напрямик заявил он тёте Розе, — Две недели назад я не решился бы сказать об этом. Но сегодня, э… — Он скомкал окончание фразы и повернулся к дяде. — Дядя Димити. Позволь дать тебе один маленький совет, старик… Греппин произнёс небольшую речь, взял ложку и притворился, что ест персики, хотя тарелка была пуста. Он уже пообедал — в городе, в небольшой забегаловке. Жареная свинина с картошкой, яблочный пирог, стручковая фасоль, свёкла, картофельный салат. Но он делал вид, что ест, потому что эта маленькая игра доставляла ему удовольствие. Он притворился, что жуёт. — Итак, решено окончательно и бесповоротно: сегодня вы навсегда покинете этот дом. Я ждал две недели, мне нужно было всё обдумать. Наверное, я позволил вам оставаться так долго ещё и потому, что мне хотелось понаблюдать за вами. Когда вы уйдёте, я уже не смогу быть уверен, а вдруг… — В его глазах мелькнул страх. — Вдруг вы начнёте слоняться вокруг дома, шуметь по ночам… я не смогу этого вынести. Я вообще не намерен терпеть шум в моём доме, а уж когда здесь поселится Элис Джейн… Толстый двойной ковёр под ногами глотал все звуки, придавал уверенности. — Элис хочет переехать сюда послезавтра. Мы собираемся пожениться. Тётя Роза вдруг подмигнула Греппину — зло, недоверчиво, мол, это мы ещё посмотрим. Он с криком вскочил, потом, присмотревшись, рухнул обратно на стул, скривившись в болезненной гримасе. Потом рассмеялся, чтобы снять напряжение. — Ах да… Это же просто муха. Греппин проследил взглядом за насекомым, как оно проползло по желтоватой щеке тёти Розы и улетело. Это из-за мухи ему почудилось, что глаз тёти Розы моргнул, будто в сомнении. Надо же было такому случиться. — Вы сомневаетесь, что я женюсь, тётя Роза? Вы считаете, что я неспособен жить в браке, любить и исполнять свой долг перед любимой? Вы считаете меня незрелым, неспособным ужиться с женщиной? Юнцом, который может только мечтать? Что ж! — Усилием воли он заставил себя успокоиться и покачал головой. — Эх, парень, — сказал он себе. — Это же была просто муха, это муха сомневалась в любви… Или нет? Или это ты сам? И потому тебе и померещилось это подмигивание, это неверие… Чёрт подери! — Я пойду и проверю топку, — сказал он, обращаясь к людям за столом. — В течение часа вы покинете этот дом навсегда. Вы поняли меня? Вижу, что поняли. Снаружи начинался дождь. Холодный, промозглый ливень принялся поливать дом. Греппин скривился от раздражения. Шум дождя — единственный шум, от которого невозможно избавиться, который ничем не одолеть. Тут не помогут ни новые двери, ни новая смазка, ни засовы. Можно, конечно, покрыть крышу полотнищами ткани, чтобы капли барабанили не так громко, но это уже чересчур. Нет. От шума дождя ничем не защитишься. А Греппину так нужна была тишина, именно сейчас, как никогда раньше. Каждый звук — это страх. А потому каждый звук должен быть пойман, задушен и уничтожен. Дождь барабанил по крыше. Так нетерпеливый человек барабанит по столу костяшками пальцев. Греппин снова соскользнул в воспоминания. Он перебрал в памяти, чем всё закончилось. Чем закончился тот час того дня две недели назад, когда он заставил их улыбаться. Он взял нож и собирался разрезать птицу на большом блюде. Как всегда, когда семья собиралась за столом, все нацепили торжественные чопорные мины. Если дети смели улыбнуться, тётя Роза давила их улыбки, как давят каблуком тараканов. Тётя Роза заявила, что Греппин держит локти под неправильным углом, когда режет птицу. Она также дала ему понять, что нож недостаточно острый. Дойдя в своих воспоминаниях до этого места, он расхохотался, выпучив от смеха глаза. В тот день, после замечания тёти Розы он покорно наточил нож об оселок и снова взялся за птицу. Он разрезал большую часть её за несколько минут, а потом поднял взгляд и оглядел их брюзгливые, нарочито серьёзные лица. Словно пудинги с агатовыми глазами. Словно его застукали с голой красоткой, а не с жареной куропаткой. И тогда он поднял нож и хрипло закричал: — Господи, ну почему вы — вы все! — никогда не улыбаетесь? Он взмахнул ножом несколько раз, словно волшебной палочкой. А когда он закончил — вуаля! — они все улыбались!
Он оборвал воспоминания на середине, скомкал их, скатал в шарик и выбросил. Поднялся из-за стола и быстро прошёл через холл в кухню, а оттуда — вниз по лестнице, в подвал. Там он открыл топку и не спеша, умело заставил пламя разгореться. Поднимаясь по лестнице обратно на кухню, он огляделся по сторонам. Надо будет нанять уборщиков, чтоб вычистили опустевший дом, и отделочников, которые оборвут унылые шторы и повесят новые, сияющие. Новые ковры в восточном стиле покроют полы и даруют тишину, которой он так жаждет и без которой не сможет жить ещё по меньшей мере месяц, а то и год. Греппин в ужасе спрятал лицо в ладонях. А вдруг Элис Джейн станет шуметь в доме? Издавать какие-то шумы, какие-то звуки… И тут он рассмеялся. Придёт же такое в голову! Беспокоиться-то не о чем! Всё уже решено. Да, всё решено. Ему совершенно не нужно бояться, что Элис Джейн станет причиной шума. Просто, как апельсин. Он сполна насладится всей прелестью присутствия Элис Джейн в доме, и ему не придётся расплачиваться за это неудобствами, которые разрушают мечты и не дают сосредоточиться. В доме оставалась ещё одна недоработка, ещё одна лазейка для звуков. Раньше все двери хлопали на сквозняке, но Греппин установил на них воздушные компрессоры, какие бывают в библиотеках, и теперь двери закрывались плотно, но издавали при этом тихое шипение. Он прошёл через столовую. Фигуры за столом остались неподвижны, словно
Греппин устало уронил голову. Моргнул, протёр глаза. Что? Ах, оказывается, он задремал… Итак, это произошло две недели назад. Две недели прошло с того вечера, когда состоялся разговор о женитьбе, переезде, Элис Джейн. Две недели. Две недели назад он заставил их улыбаться. Теперь, очнувшись от воспоминаний, он улыбнулся сидящим за столом безгласным и неподвижным фигурам. Они ответили ему странными, подобострастными улыбками. — Я ненавижу тебя, старуха, — напрямик заявил он тёте Розе, — Две недели назад я не решился бы сказать об этом. Но сегодня, э… — Он скомкал окончание фразы и повернулся к дяде. — Дядя Димити. Позволь дать тебе один маленький совет, старик… Греппин произнёс небольшую речь, взял ложку и притворился, что ест персики, хотя тарелка была пуста. Он уже пообедал — в городе, в небольшой забегаловке. Жареная свинина с картошкой, яблочный пирог, стручковая фасоль, свёкла, картофельный салат. Но он делал вид, что ест, потому что эта маленькая игра доставляла ему удовольствие. Он притворился, что жуёт. — Итак, решено окончательно и бесповоротно: сегодня вы навсегда покинете этот дом. Я ждал две недели, мне нужно было всё обдумать. Наверное, я позволил вам оставаться так долго ещё и потому, что мне хотелось понаблюдать за вами. Когда вы уйдёте, я уже не смогу быть уверен, а вдруг… — В его глазах мелькнул страх. — Вдруг вы начнёте слоняться вокруг дома, шуметь по ночам… я не смогу этого вынести. Я вообще не намерен терпеть шум в моём доме, а уж когда здесь поселится Элис Джейн… Толстый двойной ковёр под ногами глотал все звуки, придавал уверенности. — Элис хочет переехать сюда послезавтра. Мы собираемся пожениться. Тётя Роза вдруг подмигнула Греппину — зло, недоверчиво, мол, это мы ещё посмотрим. Он с криком вскочил, потом, присмотревшись, рухнул обратно на стул, скривившись в болезненной гримасе. Потом рассмеялся, чтобы снять напряжение. — Ах да… Это же просто муха. Греппин проследил взглядом за насекомым, как оно проползло по желтоватой щеке тёти Розы и улетело. Это из-за мухи ему почудилось, что глаз тёти Розы моргнул, будто в сомнении. Надо же было такому случиться. — Вы сомневаетесь, что я женюсь, тётя Роза? Вы считаете, что я неспособен жить в браке, любить и исполнять свой долг перед любимой? Вы считаете меня незрелым, неспособным ужиться с женщиной? Юнцом, который может только мечтать? Что ж! — Усилием воли он заставил себя успокоиться и покачал головой. — Эх, парень, — сказал он себе. — Это же была просто муха, это муха сомневалась в любви… Или нет? Или это ты сам? И потому тебе и померещилось это подмигивание, это неверие… Чёрт подери! — Я пойду и проверю топку, — сказал он, обращаясь к людям за столом. — В течение часа вы покинете этот дом навсегда. Вы поняли меня? Вижу, что поняли. Снаружи начинался дождь. Холодный, промозглый ливень принялся поливать дом. Греппин скривился от раздражения. Шум дождя — единственный шум, от которого невозможно избавиться, который ничем не одолеть. Тут не помогут ни новые двери, ни новая смазка, ни засовы. Можно, конечно, покрыть крышу полотнищами ткани, чтобы капли барабанили не так громко, но это уже чересчур. Нет. От шума дождя ничем не защитишься. А Греппину так нужна была тишина, именно сейчас, как никогда раньше. Каждый звук — это страх. А потому каждый звук должен быть пойман, задушен и уничтожен. Дождь барабанил по крыше. Так нетерпеливый человек барабанит по столу костяшками пальцев. Греппин снова соскользнул в воспоминания. Он перебрал в памяти, чем всё закончилось. Чем закончился тот час того дня две недели назад, когда он заставил их улыбаться. Он взял нож и собирался разрезать птицу на большом блюде. Как всегда, когда семья собиралась за столом, все нацепили торжественные чопорные мины. Если дети смели улыбнуться, тётя Роза давила их улыбки, как давят каблуком тараканов. Тётя Роза заявила, что Греппин держит локти под неправильным углом, когда режет птицу. Она также дала ему понять, что нож недостаточно острый. Дойдя в своих воспоминаниях до этого места, он расхохотался, выпучив от смеха глаза. В тот день, после замечания тёти Розы он покорно наточил нож об оселок и снова взялся за птицу. Он разрезал большую часть её за несколько минут, а потом поднял взгляд и оглядел их брюзгливые, нарочито серьёзные лица. Словно пудинги с агатовыми глазами. Словно его застукали с голой красоткой, а не с жареной куропаткой. И тогда он поднял нож и хрипло закричал: — Господи, ну почему вы — вы все! — никогда не улыбаетесь? Он взмахнул ножом несколько раз, словно волшебной палочкой. А когда он закончил — вуаля! — они все улыбались!
Он оборвал воспоминания на середине, скомкал их, скатал в шарик и выбросил. Поднялся из-за стола и быстро прошёл через холл в кухню, а оттуда — вниз по лестнице, в подвал. Там он открыл топку и не спеша, умело заставил пламя разгореться. Поднимаясь по лестнице обратно на кухню, он огляделся по сторонам. Надо будет нанять уборщиков, чтоб вычистили опустевший дом, и отделочников, которые оборвут унылые шторы и повесят новые, сияющие. Новые ковры в восточном стиле покроют полы и даруют тишину, которой он так жаждет и без которой не сможет жить ещё по меньшей мере месяц, а то и год. Греппин в ужасе спрятал лицо в ладонях. А вдруг Элис Джейн станет шуметь в доме? Издавать какие-то шумы, какие-то звуки… И тут он рассмеялся. Придёт же такое в голову! Беспокоиться-то не о чем! Всё уже решено. Да, всё решено. Ему совершенно не нужно бояться, что Элис Джейн станет причиной шума. Просто, как апельсин. Он сполна насладится всей прелестью присутствия Элис Джейн в доме, и ему не придётся расплачиваться за это неудобствами, которые разрушают мечты и не дают сосредоточиться. В доме оставалась ещё одна недоработка, ещё одна лазейка для звуков. Раньше все двери хлопали на сквозняке, но Греппин установил на них воздушные компрессоры, какие бывают в библиотеках, и теперь двери закрывались плотно, но издавали при этом тихое шипение. Он прошёл через столовую. Фигуры за столом остались неподвижны, словно
