кости другие. Они важны для людей. Мы хороним их в определённых местах не просто так.

Он ответил медленно и аккуратно, как будто обращаясь к полному идиоту.

— Я тоже. Чтобы их легко было найти, когда я проголодаюсь.

Я покачала головой, губы растягивались в улыбке.

— Нет. Это кости людей, которые нам дороги, — я показала на тёмные силуэты надгробий, тянувшихся на акры вокруг нас. — Мы не едим их, мы хороним их, чтобы…

— Но с ними никто ничего не делает, и они гниют! — заголосил он. Плюхнувшись на ляжки, он распластал передние лапы на пухлом белом животе. — Ты даёшь кости. Я нахожу кости. Одно и то же. Хоть одна хорошая причина, почему я не могу их есть, — потребовал он.

Я подумывала попытаться объяснить ему человеческие похоронные ритуалы, но многие наши традиции оставались для него непостижимыми. Кость была костью, и просто костью. Доказывание ему, что это кладбище костей имело эмоциональную и духовную привязанность для людей, в отличие от коровьих или свиных костей, которые я иногда ему приносила, могло занять всю ночь и оставить его в том же недоумении, в каком он пребывал в начале. А я вымотаюсь.

Я дала ему единственный ответ, который срабатывал в такие моменты. Ответ, который я в детстве ненавидела.

— Потому что я так сказала.

Он встал в полный рост, выгнул спину и зашипел на меня, обнажая острые клыки и длинный язык с черным кончиком.

Я зарычала в ответ. С Шазамом я не осмеливалась сдаваться или говорить «только одна кость, только в этот раз», потому что в его понимании если правило могло быть нарушено один раз, то это больше не правило и никогда им не будет. Если, конечно, это не приносило ему выгоды.

Его глаза превратились в кремний.

Мои застыли в изумрудный лёд.

Он полоснул меня взглядом уничижительного упрёка.

Я сменила тактику и освежевала его выражением порицания и разочарования.

Его фиолетовые глаза расширились, как будто я его ударила. Он драматично задрожал, опрокинулся, упал на спину и начал рыдать долгими икающими всхлипами, прижимая лапы к глазам.

Я вздохнула. Вот он, мой лучший друг — последний из существующих Адских Котов. Могущественный, часто непостижимо гениальный, большую часть времени он был безумно эмоциональной размазней. Я его обожала. Иногда, когда он как лесной пожар метался между диким зверем и невротиком, так интенсивно чувствуя каждую грань его жизни, я видела себя ребёнком — с которым невозможно справиться.

Большую часть моего детства меня держали в клетке.

Я не держала клетки и никогда ей не обзаведусь.

Я прошла по влажной траве, опустилась рядом с рыдающей косматой химерой с чертами иберийской рыси и податливой ленивой осанкой коалы, и подтащила пятидесятифунтового зверя к себе. Как только я его коснулась, он завыл в знак полного поражения и начал рычать, затем замер неподвижно, грузно и непостижимо тяжелее. Все четыре лапы прямо торчали в воздухе, острые черные когти удлинились, позвоночник окоченел — проще было бы затащить себе на колени враждебно настроенную гиену.

Он перестал рычать ровно настолько, чтобы рявкнуть:

— Не трогай меня. Найди своё собственное измерение. Ты сжимаешь моё пространство, — затем он рухнул поперёк моих ног, и его голова запрокинулась. — Расчеши мне шею, она снова спуталась, — заныл он.

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться; чувства Шазама в таком состоянии легко задеть. Ногтями я причесала густую шерсть на его подбородке, косматую шею и вокруг ушей, пока не услышала в его груди низкое, удовлетворённое урчание.

Мы разлеглись на траве кладбища за аббатством Арлингтон, под кобальтовым небом, мерцающим звёздами из розового золота и полной янтарной луной, и наслаждались моментом. Стояла середина марта, но густо расцветшие бархатные маки покачивали головками в близлежащих урнах, а экзотические вьющиеся розы украшали могилы, пропитывая ночной воздух неуловимыми ароматами Фейри. Ночная симфония сверчков и жаб наполняла воздух.

Климат Дублина сделался нехарактерно мягким после того, как в прошлом ноябре королева Фейри использовала Песнь Созидания, чтобы исцелить наш мир. У нас не было зимы; долгая, плодородная весна как по маслу перешла в необычайное лето, забрызганное яркими цветами Фейри и новыми видами растений.

В моей жизни было мало покоя. Я склонна была оказываться впутанной в одну мелодраму за другой, но за исключением разбитого сердца, которое не исцелялось по предпочтительному для меня расписанию, жизнь была хорошей. У меня был Шазам, у меня были друзья, я исцелюсь, а затем ждал бесконечный потенциал новых приключений.

В конце концов, Адский Кот приоткрыл лавандовый глаз и взглянул на меня. Я задержала дыхание. Теперь в его взгляде не было ничего дикого или невротичного, лишь древняя мудрость, помноженная на отстранённое, безвременное-как-звезды терпение. Я научилась внимательно слушать, когда он вот так на меня смотрел.

— Останки того, кто протанцевал с тобой в любовь — в земле, Йи-йи. Вот почему ты не хочешь, чтобы я ел кости. Делай то, зачем пришла. Я буду охотиться лишь на вкусных ночных мотыльков, — усмехнувшись, он добавил. — И я буду убивать, как ты — с любовью, — он вскочил с моих колен подозрительно грациозным рывком, учитывая массу его тела, и быстро ускакал во тьму за могилами.

Я закатила глаза, когда он исчез. Меня обучили убивать в возрасте девяти лет. До того я убивала без обучения. Вскоре после того, как я спасла Шазама с планеты Х, он спросил, насколько мои убийства отличались от убийств, которые я ему запрещала — помимо того, что я тратила еду, не питаясь своими жертвами. Я сказала ему, что когда убивала, это делалось не с ненавистью, некогда пылавшей в моем сердце, а с любовью к миру, который я пыталась защитить. Я делала это лишь при необходимости, максимально быстро и милосердно. Убийство с жестокостью в сердце, или хуже того, с полным отсутствием эмоций, делало тебя убийцей, банальным и простым. Убийство, потому что так нужно сделать, потому что не было другого пути и потому что это правильный поступок, делало тебя необходимым оружием.

Делай то, зачем пришла. Я не была уверена, что это. В этом мрачном мемориале мёртвых за аббатством Арлингтон не осталось ничего от Танцора. Я находила эту мысль ужасающей — что его сущность может быть поймана в коробку, похороненную в земле. Когда я умру,