увижу огромную жизнь во всем ее величии, и этот спящий зверь явится передо мной полностью.

— А чего ты хочешь от меня?

— Наблюдай, мой друг. Наблюдай и записывай. И если я зайду слишком далеко, ты должен будешь вернуть меня в действительность. Это ты сможешь сделать, если начнешь меня сильно трясти. Если тебе покажется, что я страдаю от невыносимой физической боли, то пробуждай меня немедленно.

— Чалмерс, — сказал я, — я не хочу, чтобы ты проделывал такой опасный эксперимент. Ты сильно рискуешь. Я не верю, что существует четвертое измерение, и тем более я не верю в существование Дао. И я не одобряю твоего экспериментирования с незнакомыми наркотиками.

— Я хорошо знаю свойства этого вещества, — ответил он. — Мне точно известно, как оно воздействует на человека, и я полностью сознаю, какую опасность от него можно ожидать. Риск здесь не столько в самом наркотике: я боюсь лишь одного — того, что могу заблудиться во времени. Поэтому я и хочу немного подстраховаться — прежде чем проглотить гранулы, я внимательнейшим образом изучу геометрические и алгебраические формулы, которые записал для себя на бумаге.

С этими словами он взял математические схемы, лежавшие у него на коленях, и, перед тем как углубиться в их изучение, еще раз попытался объяснить мне смысл своих намерений:

— Прежде чем я приму наркотик, который поможет мне управлять оккультными путями восприятия, — сказал Чалмерс, — я должен тщательно приготовить свой разум к путешествию во времени, чтобы встретить четвертое измерение с подготовленным сознанием. Прежде чем я войду в сказочный мир восточных мистиков, я использую всю помощь математики, какую только может предложить мне современная наука. Эти математические познания, этот сознательный подход к восприятию четвертого измерения только усилят действие препарата. Наркотик откроет мне невиданные новые возможности, а математическая подготовка позволит моему разуму схватывать все на лету. Иногда мне и раньше удавалось интуитивным путем на миг проникнуть в четвертое измерение — это случалось обычно при сильных эмоциях, во сне; но, проснувшись, я никогда не мог вспомнить, какие тайные красоты открывались мне в эти краткие мгновения.

Однако я верю, что с твоей помощью мне удастся восстановить в памяти все, что я видел уже в минуты этих неожиданных озарений. Ты же должен записывать каждое мое слово, пока я буду находиться под воздействием препарата. Неважно, какими невнятными или странными могут показаться тебе эти слова — не пропускай ничего. Когда я пробужусь, то, возможно, смогу растолковать их, как бы таинственно или невероятно они ни звучали. Я не уверен, что мне это удастся, но вдруг все же получится? — Его глаза опять засветились тем же странным блеском. — И тогда время перестанет для меня существовать!

Закончив этот монолог, Чалмерс резко опустился на стул.

— Я приступаю к эксперименту, — решительно заявил он. — Пожалуйста, встань у окна и наблюдай. У тебя есть авторучка?

Я мрачно кивнул и вынул из жилетного кармана свою бледно-зеленую ручку фирмы «Ватерман».

— А тетрадь, Фрэнк?

Я скривился и достал записную книжку.

— Я подчеркиваю, что не одобряю этот эксперимент, — недовольно пробормотал я. — Ты очень рискуешь.

— Да не будь ты, как старая вздорная баба! — раздраженно прервал меня Чалмерс. — Теперь уже никакие твои слова не смогут меня остановить. И стой тихо, пока я буду изучать эти схемы.

Он снова поднес к глазам испещренные формулами бумаги и внимательно прочитал их. Я молча смотрел на монотонно тикающие каминные часы, отсчитывавшие последние секунды перед экспериментом, и вдруг меня охватил такой страх, что я чуть не задохнулся: неожиданно часы перестали тикать, и в этот самый момент Чалмерс проглотил капсулы.

Я быстро встал и подошел к нему, но его глаза умоляли меня не вмешиваться.

— Часы встали, — пробормотал он. — Значит, силы, которые управляют ими, одобряют мой эксперимент. ВРЕМЯ остановилось, и я проглотил наркотик. Господи, теперь мне только бы не заблудиться!

Чалмерс закрыл глаза и откинулся на диван. Кровь отхлынула от его лица, и он тяжело задышал. Было ясно, что препарат действует очень быстро.

— Начинает темнеть, — прошептал он. — Запиши это. Начинает темнеть, и все знакомые предметы в комнате постепенно пропадают из виду. Я еще слегка различаю их через веки, но эти очертания быстро стираются.

Я встряхнул ручкой, чтобы она начала писать, и застенографировал то, что он сказал, а Чалмерс продолжал диктовать:

— Я покидаю комнату. Стены исчезают, и я больше не вижу знакомых вещей. Хотя твое лицо еще могу различить. Я надеюсь, что ты все записываешь. Мне кажется, что сейчас я совершу громадный прыжок через пространство. А может быть, я совершу свой прыжок именно через время. Я не могу точно сказать. Вокруг темно, и я ничего не вижу.

Некоторое время он молчал, голова его упала на грудь. Потом неожиданно Чалмерс напрягся и открыл глаза.

— Боже всемогущий! — закричал он. — Я ВИЖУ!

Он резко подался вперед и уставился на противоположную стену. Но я знал, что он смотрит сейчас сквозь стену, и все, что находится в этой комнате, более не существует для него.

— Чалмерс! — закричал я. — Чалмерс, тебя пробудить?

— Ни в коем случае! — пронзительно взвизгнул он. — Я ВИЖУ ВСЕ.

Убедившись в том, что я не собираюсь ему мешать, он перевел дыхание и заговорил тихим взволнованным голосом:

— Миллиарды жизней, прошедшие на этой планете до меня, — сейчас все они передо мною. Я вижу людей всех возрастов, всех рас, всех цветов кожи. Они дерутся, убивают, строят, танцуют, поют. Они сидят у костров в серых пустынях и летают по воздуху в аэропланах. Они плавают по морю в старинных каноэ и в громадных теплоходах; они рисуют мамонтов и бизонов в темных пещерах и покрывают огромные холсты футуристскими символами. Я вижу переселение народов из Атлантиды и Лемурии. Я вижу еще более старые расы — странные орды черных карликов, переполняющие Азию, и неандертальцев с низкими лбами и согнутыми коленями, — они бегают по Европе. Я вижу, как океан заливает греческие острова, вижу начало эллинской культуры. Я в Афинах, а Перикл еще молодой. Я стою на земле Италии. Я помогаю в похищении сабиянок; я марширую в легионе Императора. Я трепещу от удивления и благоговения перед тем, что проносится передо мной, и земля трясется под моими ногами. Тысячи обнаженных рабов склоняются под моим взглядом, а я проезжаю мимо в повозке из золота и слоновой кости, в которую впряжены черные быки из Тибеса. И девушки с цветами кричат мне: «Аве, Цезарь!», — а я киваю и улыбаюсь. Я сам раб на