это временно, видите ли, его друзья, воры, должны вскорости перенести его отсюда, желают захоронить на каком-то другом кладбище... да, да... они-то его и хоронили, и Лабрадор этот из Киева, знаете, тоже они привезли... Кстати, какой вы желаете камень?

- Базальт.

- Так, так. Только, знаете, глядите в оба с каменщиками, чтобы они вас не околпачили, они три шкуры дерут с родственников, совершенно справедливо полагая, что человек, будучи в горе, торговаться не станет.

- Здесь, - сказал я.

- Ясно.

- До свиданья.

- До свиданья, до свиданья, всего наилучшего, и примите мое соболезнование. Кстати, кем вы приходитесь покойному?

- Это мой сын.

Директор опешил.

- Простите бога ради! Я тут столько болтал!.. Наговорил черт знает что... простите великодушно! - сконфузился директор.

- Ничего, ничего, все в порядке!

- До свиданья!

- До свиданья!

...Я умирал каждый день. Так длилось два года.

На третий год в один из дней я пришел на кладбище ранним утром. Было шесть часов. Стояла удивительная тишина и прохлада. Умиротворяюще шелестела листва, разноголосо пели птицы. Мраморные бюсты, точно испуганные беглецы, выглядывали из-за ветвей.

Долго сидел я на могиле. Постепенно до слуха моего откуда-то издали донесся стук молотка, перемежавшийся со стуком резца скульптора. Я поднялся и, словно по невидимой веревочке, пошел на эти звуки. И вдруг глазам моим открылось нечто такое, что невозможно передать никакими словами.

- Здравствуй, Вано, - сказал я, опомнившись от первого впечатления.

- Кто ты?

- Не узнаешь?

Он пригляделся. Узнал.

- А ведь про тебя мне говорили - помирает, мол.

- Да вот не помер, видишь...

Он положил молоток и резец на постамент, отряхнул с себя каменную пыль и сел на скамью.

С постамента на меня глядел поясной портрет юноши в камне. Однако то был не портрет. И не памятник, не барельеф, не горельеф. Я не знаю, что было это. Это было все и ничего в одно и то же время. Изображение человека, высеченное на базальтовой плите вне всякой перспективы, вне пропорций и объемов. Это было нечто, находившееся за гранью искусства, глядевшее из глубины тысячелетий, первобытное творение первобытного человека, имени которому нет. Вернее всего, это был идол, изумленный непознаваемой тайной природы, божество, кумир, но - чему, кому?..

- Что ты здесь делаешь, Вано? - спросил я и сел рядом.

Он, не отвечая, вынул из нагрудного кармана "Приму", протянул мне, закурил сам, затянулся глубоко-глубоко и продолжал молчать.

- Не видишь, что я делаю? - сказал он наконец.

- Что это, Вано?

Он опять погрузился в молчание. Докурил сигарету.

- Это мой сын, - глухо проговорил он много времени спустя. У меня мороз побежал по спине.

- Что ты говоришь?!

- В прошлом году... в это время... Он забрался на башню Ксанской крепости, на самую верхотуру... выпивши был... и сорвался оттуда... Ребята рассказывали, кто с ним был, - он летел, раскинув руки, как орел... Эх-хе-хей!.. - кричал, оказывается... Горе отцу твоему, сыночек! - Вано искоса, снизу вверх поглядел на идола.

- Но это что, Вано? - спросил я через некоторое время, и опять дрожь пробежала у меня по телу.

- Сказал ведь я - сын мой.

- Ты там это сделал?

- Я сам. Немного осталось. Вот с той стороны...

Он встал, указал рукой на грудь идола.

- Но ты ведь не скульптор, Вано? - глубоко потрясенный, сказал я.

- Но кто лучше меня знает мое дитя?

- Верно. Но для этого все-таки нужны определенные знания. Ведь это не похоже на твоего сына?

- Кто тебе сказал, что не похоже? Вот его красивые черные глаза, вот изогнутые луки-брови, вот его орлиный нос, и его улыбка, и его мощные шея и руки, его могучие плечи... горе отцу твоему, сыночек! - Вана говорил и дрожащей рукой проводил по серому камню.

И точно перст господень коснулся безжизненного камня - ожил он, потеплел, заговорил...

Восемнадцатилетний черноволосый, крепко сбитый парень улыбался мне с постамента. У меня зашлось сердце. Вано умолк, его рука безжизненно повисла, точно подрубленная ветка.

Камень опять стал идолом.

- А ты говоришь - не похож... и другие так говорят. Но я ведь не для других делаю! Откуда другим знать моего сына?

- Если ты делаешь этот памятник только для себя, поставь его дома, робко возразил я.

- Его дом теперь здесь.

Я ничего не смог ответить. Встал, собравшись уходить.

- Не уходи, не оставляй меня одного! Извело меня одиночество, взмолился он, и две крупные слезы выкатились из его глаз.

Смеркалось, когда я вышел с кладбища.

Напротив парка Ваке завершалось строительство зимнего плавательного бассейна. Большие базальтовые плиты разбросаны были на территории стройки. Подъемный кран медленно поднимал кверху одну из таких плит. Невольно я стал следить взглядом за ее продвижением.

- Эхе-хе-хей! - кричал с макушки здания какой-то парень. Раскинув руки, точно орел, стоял он на самом карнизе и делал рукой энергичные знаки парню, выглядывавшему из кабины крана, - сюда, мол, давай.

В тревоге я сорвался с места, подбежал к зданию.

- Эгей! Брат мой, сын мой, парень! - закричал я во всю мочь своей глотки.

- Чего тебе, дяденька?

- Сойди вниз, прошу тебя, сойди оттуда, не ровен час свалишься!

- Не бойся, дядя, не свалюсь! - весело отозвался он.

- Сойди, заклинаю тебя всеми святыми, спустись ты оттуда!

Парень в ответ только отмахнулся и продолжал свое дело. Базальтовая плита, медленно колеблясь, плыла в воздухе, поднимаясь все выше в светлое предвечернее небо.

Я очнулся, повернул обратно и зашагал прочь, к дому. Пройдя немного по улице, я все же не выдержал и оглянулся. Парень, точно сказочный богатырь, на вытянутых руках опускал на место базальтовую плиту.

Солнце светила ему в спину, и ореолом сияли лучи над его головой.

Я поглядел на кладбище. Заходящее солнце золотило кущи деревьев за оградой, и оно было скорее похоже на сказочный сад, чем на кладбище. И где-то в самых тайниках души я ощутил необъяснимое умиротворение и спокойствие от того, что в этом раю есть у меня своя могила.