единого потока который имеет в равной мере физические и моральные проявления: «Мы поддерживали ее экстаз… лаская ее всеми нашими физическими и моральными средствами», говорит Жюльетта о Дюран. А также: «Я была на верху блаженства, я жила в этот миг лишь одним глубоким чувством моего сладострастия».

(обратно)

30

Та же оппозиция и на уровне имен собственных. Либертены и их подручные наделены «реалистическими» именами, «правдивость» которых не смогли бы поставить под сомнение Бальзак, Золя и прочие. Жертвы же имеют театральные имена.

(обратно)

31

«Благовоспитанные девушки составляют особый класс сладострастия, наряду с мальчиками, распутными девицами и девственницами».

(обратно)

32

Согласно Аристотелю, praxis — практическое умение, не производящее никакого изделия, отличного от действователя (в противоположность poïesis) — основана на сознательном выборе (proaïresis) между двумя возможными вариантами поведения: разумеется, уже здесь перед нами кодовая концепция praxis. То же представление о praxis как о языке мы обнаруживаем в современных концепциях стратегии.

(обратно)

33

Само собой разумеется, что эротический код вырабатывается не только в естественном языке, но и в языке изображений.

(обратно)

34

Приведем упоминавшееся выше исключение, единственный набросок садовского «стриптиза» (речь идет о юном Розе, которого доставили к Сен-Фону): «Расстегни его штаны, Жюльетта, задери его рубашку до поясницы, а штаны пусть сами собой приятно упадут пониже бедер: я безумно люблю, когда мне предоставляют зад таким образом».

(обратно)

35

В пустынной Сибири Бриза-Теста повстречала лишь одного либертена, венгра Терговица: «Этот, по крайней мере, умел рассуждать о преступлении».

(обратно)

36

Воображение Жюльетты в высшей степени математично: так, например, она разрабатывает математизированный проект, имеющий Целью развратить в геометрической профессии всю французскую нацию.

(обратно)

37

«…Поскольку во всей этой авантюре присутствуют довольно изящные отрасли преступления…» («Жюльетта»).

(обратно)

38

«Он заставляет испражниться девицу А и девицу Б; затем он заставляет Б…» и т. д.

(обратно)

39

Эта тенденция доведена до пароксизма в сцене, когда Браччани и Киджи (кардиналы Пия VI), Олимпия Боргезе, Жюльетта, статисты, обезьяна, индюк, карлик, ребенок и собака образуют единую группу, с трудом поддающуюся расширению.

(обратно)

40

Дальбен и Жюльетта: «И поскольку ласки ее становились все более пылкими, вскоре мы зажгли факелом философии огонь страстей». И в Другом месте: «Вы заставили меня умереть от наслаждения! Сядем и порассуждаем».

(обратно)

41

«Во время разговора я хочу обрабатывать ваши члены… Я хочу, чтобы та энергия, которую они обретут под моими пальцами, передалась моим речам, и вы увидите, как растет мое красноречие — не так, как росло красноречие Цицерона, разогреваемого возбужденной толпой, но так, как росло красноречие Сафо от семени Демофила».

(обратно)

42

Бесчисленные варианты того же приема: папские страсти, министерский зад, всерьез обработать ж…у первосвященника, содомизировать свою учительницу, и т. д. (прием, подхваченный Клоссовски: трусики Инспекторши). При этом может использоваться правило согласования времен, создающее для сегодняшнего французского читателя дополнительный комический эффект: «Je voudrais que vous baisassiez le cul de mon Lubin» («Мне хотелось бы, чтобы вы запечатлели поцелуй на ж. е моего Любена». — Сослагательное наклонение Subjonctif создает ощущение маркированной литературности. — Примечание переводчика.) Может показаться, что мы возлагаем на Сада ответственность за эффекты, которых он исторически не мог предвидеть; надо ли объяснять, что Сад для нас — не исторический индивидуум, а мифический «автор», или, еще точнее, «повествователь», принимающий на хранение все смыслы, которые время вкладывает в его дискурс.

(обратно)

43

Жюльетта также именуется хранительницей преданий.

(обратно)

44

Преступление лежит совершенно в той же плоскости, что и слово: когда рассказчицы дойдут до убийственных страстей, сераль обезлюдеет.

(обратно)

45

Первоначально родители хотели назвать своего сына Донасьеном-Альдонсом-Франсуа, однако же второе, древнее провансальское имя — Альдонс — оставалось неизвестным в Париже, так что священник, по всей видимости не расслышав хорошенько второе имя, написал: «Альфонс».

(обратно)