о ним лето в коттедже. Я легкомысленно согласился. Коттеджик был уютен: две комнатки, кухня и городской телефон. В одной комнатке мать Тима вела свои бактериологические исследования - там стояли термостаты и большой бинокулярный микроскоп. В отличие от других коттеджей, усадьбу Маркиных окружал высокий забор. Одно время отец Тима держал двух медвежат, которых привез с севера. Чтобы не пугать соседей и не искушать соседских собак, он попросил плотника огородить усадьбу забором. Когда медвежата подросли, их пришлось отдать в зоологический сад. Забор пока остался. Человечество должно поставить памятник плотнику, который соорудил этот добротный, сшитый из досок внахлестку, без единой щелочки забор... Мы писали курсовые работы по лабораторному практикуму, довольно обширные по объему. Тим сделал свою за неделю. Но моя работа с каждым днем распухала, как старинный английский роман. Тим заявил, что вся моя писанина - чепуха на постном масле. Я старался его не слушать. Помочь он мне не мог, даже если бы захотел - он не умел настраиваться в такт чужим мыслям. Он заявил, что от нечего делать проверит свою теорию изменения микробов путем подбора соответствующих питательных сред. Рассуждал он примерно так: - Человечество за какую-то сотню поколений прошло путь от каменного топора до теории относительности. Микроб размножается несравнимо быстрее, и, следовательно, добиться его изменения можно в кратчайший срок. Я пробовал ему возражать: - За сотню поколений человек все же так и остался человеком. - Микроб у меня тоже остается микробом, - отвечал Тим.- Я только изменю его характер. На тему, что под этим подразумевать, он мог говорить, вероятно, долго. Но меня ждала моя работа, я не стал его слушать. И зря. Тим засел в лаборатории... Он не отходил от микроскопа ни днем, ни ночью. Черт его знает, когда он спал. Когда я ложился, его еще не было в постели, когда вставал, он уже был в лаборатории. Что-то у него не получалось, вероятно,- когда я спрашивал, он весьма откровенно грубил. Я не обижался. Не обижаются же на слепого, который невзначай толкнет вас на улице. Хлопот по хозяйству у меня прибавилось. Обедали мы в столовой, но завтракали и ужинали дома. Готовил я все сам. Я и раньше не доверял хозяйство Маркину, небрежен и неряшлив он был до глупости, и легко мог насыпать в кашу чего-либо более вредного, нежели поваренная соль. А таких веществ на полках вокруг него было более чем достаточно. Мне еще приходилось следить, как бы он в своей лаборатории не хлебнул вместо чая карболовой кислоты. Грэм Грин верно сказал: "...глупость молчаливо требует от нас покровительства, а между тем куда важнее защитить себя от глупости, - ведь она словно немой прокаженный, потерявший колокольчик, бродит по свету, не ведая, что творит..." Как-то вечером, когда Тим тихо, как мышь, сидел в своей лаборатории, а я плакал на кухне, чистя луковицу для винегрета - витамины, как известно, необходимы при усиленной работе,- к нам в ограду вошел мальчуган. Я протер глаза и увидел в его руках корзину, накрытую платком. "Может, ягоды?" - обрадовался я и, бросив свирепую луковицу в кастрюлю, выскочил на крыльцо. - Что у тебя? - Лягушки,- ответил мальчуган. Я не сразу понял. Мальчуган приподнял платок. На дне корзины сидели с десяток разноцветных желтых и коричневых лягушек. Они все, как по команде, уставились на меня. - Слушай, парень,- сказал я.- У нас нет ни ужей, ни уток. Мы лягушек не едим. Тащи их обратно в болото. Мне дядя заказал,- заявил охотник за лягушками.- Я и принес. - Какой дядя? Вероятно, Тим услыхал разговор и открыл окошко своей бактериологической кельи. - Это я просил, - сказал он хмуро. -Ну-ка, покажи! - Он заглянул в корзинку и буркнул мне: - Отдай ему рублевку. - Зачем тебе лягушки? Тим молча захлопнул окно. Я расплатился с мальчуганом и вернулся на кухню, к луковице, жалея, что в корзине оказались не ягоды. Ягодки были еще впереди... Прошло около недели. Я уже закончил свою работу и с отличным настроением переписывал ее начисто. Из своей лаборатории вышел Маркин. В руках он нес суповую тарелку. В тарелке сидела лягушка. С видом Мефистофеля, собирающегося сотворить чудо, он поставил мокрую тарелку прямо на листки моей работы. Я посмотрел на лягушку. Это была обыкновенная зеленая лягушка, очевидно, из числа тех, которые принес паренек. - Ну? - спросил я. - Смотри внимательно. - А что будет? - Сейчас увидишь. Лягушка вдруг беспокойно задвигалась, задергала головой, издавая какие-то сипящие звуки, потом закрыла глаза и протерла их лапой. - Понял? - Ничего не понял. Тим Маркин посмотрел на меня с сожалением, как на безнадежного идиота. - Дерево ты,- заявил он. - Не видишь - лягушка кашляет. - Кашляет? - Да, кашляет. Ты, может, скажешь, что лягушки не могут кашлять? Я не знал, что ответить, да и кому бы пришло в голову задумываться над таким дурацким вопросом. Кашляющую лягушку, вероятно, можно было увидеть только в мультипликационном фильме для детей. Лягушка опять открыла пасть и опять затряслась. - Чего же она кашляет? - У нее коклюш. Я посмотрел на Маркина. Нет, он не шутил. - Какой коклюш? - Ты не знаешь, что такое коклюш? Я знал инфекционную болезнь, которой болеют преимущественно дети. Она вызывается палочкообразным микробом - бактерией пертуссис. Но эта бактерия размножается только при температуре человеческого тела, в других условиях она быстро погибает. А лягушка, как известно... - Известно,- перебил меня Маркин,- лягушка - холоднокровная амфибия. Мне удалось приучить бактерию к низкой температуре. Погляди - это единственная в мире лягушка, которая болеет коклюшем. Ты думаешь, это произошло случайно? Да я могу заразить всех лягушек коклюшем. - Зачем?.. Для чего лягушкам коклюш? - Бамбук! - провозгласил Тим и для иллюстрации постукал пальцем по столу.Это же эксперимент. Уникальный в науке опыт - культивирована бактерия лягушинного коклюша. Ты смотри на нее внимательно - прелесть! Лягушка опять задергалась и засипела. Я вынул платок. - Знаешь, убери-ка ты свою уникальную амфибию. Мы здесь обедаем, а ты ставишь всякую пакость. - Пакость. И это говорит медик. Мне жаль тебя, посредственность. Тим унес свою лягушку. Инкубационный период у коклюша от трех дней до недели. Я раскашлялся уже на следующий день и вообще почувствовал себя неважно. Тим осмотрел меня с любопытством, велел плюнуть в чашку Петри с питательной средой и унес чашку в лабораторию на анализ. Ночью уснуть я не мог, кашель раздирал мои легкие на мелкие кусочки. Только лошадиной дозой кодеина удалось снизить болезненность приступов. Утром Тим Маркин показал мне стеклышко, которое только что вытащил из-под микроскопа. - У тебя коклюш, - радостно заявил он. - Не глупи. Я болел коклюшем в