сказал турагент о Скелпине, так это и было, почти. Неважно; позже я могу переехать, если захочу. В этот сезон Крондиэм будет полон свободных номеров.

Номер был обставлен просто: глубокое кресло с высокой спинкой, обитое чёрной кожей в морщинках, просторный шкаф, широкая кровать с резной передней спинкой. Я пригляделся и увидел, что резьба представляла собой спутанный клубок морских змей, которые, по слухам, плавали в самых глубинах Ока. Хвосты их молотили, их рептильи глаза ужасно сверкали.

Стены — неукрашенная белая штукатурка, полированный деревянный пол покрывал тускло-розовый с коричневым ковёр. Прилагалась маленькая ванная.

Несколько минут я занимался делом: распаковал и разложил свои пожитки.

В порыве, я установил мольберт и прикрепил к его раме лист мультипамяти. Поверхность мультипамяти загорелась мягким белым светом, указывая на готовность к восприятию образа. Я взял цветопалочку и присоединил её поводок к невральному штекеру, вживлённому в моё запястье.

Я нарисовал сильфиду по памяти, быстрыми грубыми мазками, имитирующими мел: сине-серый, красновато-коричневый и черный. Но, когда я закончил, всё, что у меня получилось, — это хороший рисунок красивой молодой женщины: губы сложились, чтобы вдохнуть, сильные ноги несут её по улице, высокая грудь подпрыгивает от движения, волосы развеваются позади как грозовая туча, охваченная огнём.

Ничего больше.

Другие художники говорили мне, что это бесполезно — что ни одно простое изображение не может записать то качество, которое бы отделило сильфид от настоящих женщин. Я дотронулся до края мультипамяти, чтобы сохранить портрет сильфиды. Новая чистая поверхность листа приглашала меня — но я отложил цветопалочку и спустился к раннему обеду.

В обеденной комнате никого не было, кроме полного мужчины того агрессивного городского типа, который у меня ассоциировался с людьми с Дильвермуна. Официант посадил нас как можно дальше друг от друга, за что я был благодарен.

Пример — мой Дильвермунский дилер. «А, Хендер, мой милый простодушный Хендер», — сказал он мне во время одного из моих редких визитов на этот искусственный мир. «Твоя чистота, твоя строгость, твоя неукрашенная точность… — всё это бальзам для наших чрезмерно аналитических глаз. Никогда не меняйся!» Иногда мне интересно, осознает ли он, как он оскорбительно снисходителен? Если так, я уверен, он думает, что я слишком наивен, чтобы заметить это. Не думаю, что это имеет какое-то значение. Пока мои картины продолжают привлекать выгодное количество подписчиков, он будет продолжать скрывать своё презрение.

Я довольно сносно пообедал, хотя кухня только что открылась. Официантка поставила передо мной прозрачный суп, салат из маринованных овощей, тарелку пряных креветок и хрустящих спиралек сладкого красного перца, закрытое крышкой блюдо с мягким шафрановым рисом. Вино было изысканным, из урожая винограда с солнечной стороны кольцевой стены, чуть зеленоватое и слегка вяжущее. Конечно же, всё это было не из Ока; особая жидкость, которая наполняла Око, не поддерживала никакой земной жизни.

Я покинул обеденную комнату в состоянии приятного пресыщения.

У парадного портика швейцар предложил вызвать рикшу с крытой повозкой, но я сказал: «Пройдусь немного». Я похлопал по мольберту, который нёс сложенным, зажав рукой.

«Как вам угодно, сэр», — сказал он серьёзно.

Жители Крондиэма были в основном низкими и тёмными, с большими ясными глазами и крепкими белыми зубами.

После нескольких дней в городе мне стало казаться, что никогда я не знавал людей настолько ненавязчивых, настолько умело отходящих на задний план, или настолько уединённых. Я думаю, что такая сильная направленность в себя — это расовая необходимость в городе, где гуляют сильфиды.

В тот первый вечер я дошёл до береговой линии. Я спустился по нескольким широким лестницам и прогулялся по вымощенным дорожкам наверху покатых стен. Даже в этот сезон холодных ветров цветущие по ночам лозы разливали красоту по каждой каменной поверхности. Их цветы начали раскрываться и их аромат наполнял благоуханием наступающие сумерки.

Совершенно внезапно я вышел на выступ, с которого отрывался вид на Опаловое Око, и остановился, замерев на месте.

Многие места красивы по счастливому стечению света, формы и цвета. Например, старые портовые города — на которые Крондиэм чем-то походил — это мои любимые объекты. Часто кажется, что их выстроенная людьми красота так долго и так беспрестанно терлась о непоколебимую красоту места их расположения, что обе являются превосходно подогнанными.

Но Опаловое Око превосходит обычную красоту подобных мест так же, как сильфиды превосходят красоту обычных женщин.

Солнце заходило за дальним краем кольцевой стены — то, что город располагался на восточной стороне Ока, было ещё одой причиной, по которой я приехал сюда. Солнце Ноктайла — золотое, но длинные лучи, которые проходили через высокий туман, были красными как медь. Ниже тумана молочные воды образовывали покров опаловых цветов — синий с прожилками мерцающего малинового. Позади меня башни старого Крондиэма создавали чёрные силуэты на фоне тускнеющего пурпурного неба.

Я обнаружил, что задержал дыхание, ошарашенный красотой Ока также, как и любой другой турист.

Я почти разозлился. Я потряс головой и заторопился вниз по последнему пролёту ступеней к волнолому.

Я пришёл к вдовьему загону, одному из объектов, которые я хотел нарисовать больше всего, хотя и не собирался приступать так скоро. Обычно я люблю подождать несколько дней, прежде чем заняться серьёзной работой — но свет был интригующе меланхоличен, подходящий прохладный бриз гнал мелкую рябь в загоне, и я был один. И я по-прежнему был полон восторга от красоты Ока, который захлестнул меня.

Я быстро установил мольберт и мультипамять, подключил палочку.

Свет быстро менялся. Я провёл палочкой поверх страницы, накладывая изображение почти фотографически — из глаз к палочке, без редактирования.

На переднем плане — чёрная твёрдость каменной набережной. Сам вдовий загон с огораживающей его стеной, заросшей сорняком, и истёршиеся мраморные гаргульи, которые уселись на стене через каждые несколько метров и уставились вниз на вдов. Сверкающее стекло сфер вдовьих граалей, разбросанных по бледной просвечивающейся жидкости Ока. Тела самих вдов — расплывчатые формы, плавающие полуметром ниже своих граалей.

Ухватив картину в целом, я начал её немного изменять: гаргульи уселись чуть выше, а их истершиеся зубы стали чуть острее. То здесь, то там блестящий глаз вращался в каменной