накануне отъезда Борщаговский. После демаршей Джуны и нервов с прототипами, которых мне определенно навязывают, его звонок успокоил своей серьезной разумностью: "Повесть о двух путях для художника в искусстве. Но всем удобнее отыскивать там прототипов".

Кстати: Глазунов, Шилов, Пономарев, Королев (директор ГТГ) и даже Салахов — вот кого называют. Меня это бы веселило, если бы не было так грустно. В Ленинграде был разговор с Женей Агафоновым: умница Глазунов сказал: "Это не про меня", хотя его клеврет и жополиз А. Бондаренко везде звонит, что прототип именно Глазунов: с Есиным надо бороться.

По ТВ видел выступление Г.В. Романова: толково и заинтересованно говорил о ленинградском горхозяйстве. ТВ показало сонных старых мужиков, командиров производства — они-то во всем и виноваты.

20 февраля, среда. Чуть-чуть, за неделю, кое-что прояснилось. Все было, как и всегда вначале: пустота, отчаяние, соблазн формального решения, ощущение стада — "как у всех!" — и пошлости, а потом забрезжил свет, и кое-что впереди стало обрисовываться. Маршрут ленинской последней эмиграции известен. В Выборг пока еще не ездил, может быть, и не поеду, хотя поеду, потому что я человек, по отношению к долгу, добросовестный. Все будет базироваться на "Удержат ли большевики государственную власть?" В повести промелькнет сюжет четырех его предыдущих посещений Выборга и обычный, бытовой фон. Сейчас он — беглец!

Сегодня, читая примечания к тому В.И., понял, почему так мало написано о Хуттонене, редакторе "Тьюме" (Труд) — он остался с "теми финнами". И опять для меня новость: "С просьбой обязательно выпустить "Синюю тетрадь" В.И. обратился именно к Каменеву". В записке есть дважды повторяемое: "между нами". Вожди — странные люди!

Перед отъездом в Ленинград В.С. меня упрашивала повести о Ленине не писать. Но ведь не из-за денег же я все это пишу. Мне это интересно. Почему?

Много думаю и о своей новой "левой" повести. Кто герой. Фокусник, чародей, бюрократ? Он пожилой человек. Утро. Долгий туалет. С каждым годом машина запускается все труднее. Самое сложное — определить профессию героя. Артист балета? Журналист? Телевизионщик? Аэрофлотчик? Режиссер? "Я хочу стать Моцартом". Столкновение с бюрократическим сектором. Справка за квартиру, например. Оформление в гостинице. Современные микротрагедии. А что дальше?

22 февраля. Вечером был в Кировском театре на "Легенде о любви". Наконец-то увидел Кунакову в роли Мехменэ Бану. Как, оказывается, может быть стихийно талантлив человек. Сравниваю с остальными исполнителями и думаю, как исчерпывающе много знает эта еще молодая женщина о жизни, о любви и о ревности. Когда она выходила на сцену — шли слова, стоны, крики, когда танцевали другие — возникала честолюбивая гимнастика. И не более. Интересен был еще какой-то парень в роли Незнакомца, обещавшего выздоровление для Ширин ценою потери красоты для Мехменэ Бану. В его стелющемся по полу исполнении была какая-то мистическая тайна, угодливая и в то же время грозная.

Перед спектаклем заходил в музей-квартиру Блока на набережной реки Пряжки. Это минутах в десяти от Кировского, по улице Декабристов. Музей молодой, но с прекрасной, тщательно подобранной экспозицией. Потом оказалось (я обратил на это внимание), что всю коллекцию фотографий и книг купили у Ильина.

До слез горько было находиться в этом доме, особенно на четвертом этаже, где жил Блок с Л.Д. Квартира до сих пор пахнет несчастьем. Умер А.А. на втором этаже: в 20-е годы его уплотнили, и ему пришлось переезжать в квартиру матери двумя этажами ниже; ее, впрочем, тоже уплотнили, оставив только три комнаты: отгородив их, семья принялась ходить по лестнице для прислуги, по черному ходу. Господи, сколько же несправедливости в мире! Революция уплотнила первого поэта революции. Сколько стоицизма и внутреннего осознания правды понадобилось временами поэту: сначала — чтобы жить, а потом — чтобы умереть.

В музее много автографов. Пожалуй, впервые после этого музея (осенью я, правда, прочел сборник о Блоке) у меня проснулся интерес к поэту, точнее, к его лирике.

Умер корреспондент "Известий" Саша Тер-Григорян. Я встречался с ним во Вьетнаме, потом, кажется, в Монголии. Помню его и по "Комсомольской правде", где я работал в начале 60-х. Международники для нас, молодежи, тогда казались богатыми, они видели зарубежные страны. Чужой мир, контур иной земли. Саша был удивительно всеяден и, как мне кажется, считал интеллектуальный труд — работой, которая должна поглощать все силы. Приносил мне, когда я работал на радио, какую-то пьесу о культурной революции — ловкое изделие. Стихи у него были тоже быстрые. В известинском некрологе стояло: "С газетчиком в нем уживался поэт, и, когда поэту становилось тесно в газетной публицистике, Тер-Григорян выражал себя в стихах. Из каждой своей загранкомандировки он привозил яркие книжки очерков, но, быть может, самым дорогим детищем был для него сборник стихотворений "Перекрестки судьбы".

24 февраля. Вечером был на спектакле в БДТ вместе с М.А. Смирновой. Моя дружба с ней продолжается. Смотрел "На всякого мудреца довольно простоты". Во-первых, приятно, что играют весь текст. Боже мой, какой текст! Как же так научиться писать! Уже не научусь. Сил становится все меньше, а время впереди все короче. Во-вторых: наверное, это самая серьезная попытка, по крайней мере, у Товстоногова, в освоении классики. Это гораздо значительнее, чем мюзикл "Смерть Тарелкина". Там понадобились приспособления, чтобы классику оживить, сделать участницей жизни, здесь — только текст. Здесь обошлись без Колкера; правда, Лебедеву, кажется, добавили каких-то цитат из трагедий Княжнина или Сумарокова.

Я сидел на литерном ряду, прямо против сцены. У Ильченко, игравшего Глумова, потекла носом кровь, и несколько минут он делал все вполголоса. Потом я увидел на носовом платке пятно. Вот она, образная метафора работы актера — тратит кровь. Я долго думал, почему Г. А. Товстоногов пригласил в театр киевлянина Ильченко с его отрицательным обаянием: он социальный герой нашего времени.

В спектакле почти ничего не раздражало, хотя я и не люблю школу представления: О. Волкова — Глумова, Мамаев — Басилашвили, Мамаева — Макарова, Крутицкий — Лебедев, Городулин — Стржельчик, Тарусина — Э. Попова. Какую-то удивительную картинку сотворил Ю.В. Томашевский, "человек Крутицкого"? — тоже, как и Крутицкий (Лебедев), разноликий, но иного характера, похож на кузнечика.

3 марта. В Ленинграде потеплело. Моя работа над повестью о В.И.Л. остановилась. Накупил много книг, читаю. Вчера ездил в Выборг. Это уже второй раз, но надо обязательно поехать летом. Посмотреть парк Монрепо. Город