пробормотал, содрогнувшись от страха, Карл, — боже мой, ведь это дочка майора.

Он склонился над девушкой, но не коснулся ее.

Он прислушался, не дышит ли она, и заглянул ей в глаза.

— Все… — сказал он.

— Я не стрелял. Я нет… — пролепетал Томас.

Нестерпимый ужас охватил его. Томас хотел убежать, но не мог. Он стоял словно вкопанный, словно окаменевший, чувствуя, что он бессилен и беззащитен, что отныне неразрывно связан с этим убийством, и так же как цветок или лист неудержимо повертывается к свету, так и его неудержимо тянуло обернуться и посмотреть на убитую. Он взглянул на нее.

Ему показалось, будто он попал в совершенно другой мир: на какой-то миг он перестал понимать, где он и что произошло.

Лицо мертвой расплывалось перед ним; белое лицо, белая грудь, белые руки — все расплылось, он видел лишь светлое пятно, словно отсвет луны на темном фоне, очень темной, густо-зеленой сочной травы, над которой навис ужас смерти. Перед его глазами выступила надпись: «Мы родились, чтобы умереть за Германию». Тут мысли Томаса унеслись далеко-далеко в прошлое: слова эти были написаны четкими черными буквами на воротах лагеря гитлеровской молодежи, где Томас проводил лето, последнее лето перед призывом в армию.

Эти черные слова выделялись особенно резко на фоне белого песка за воротами, бесконечного песка, простирающегося до моря, шум которого был слышен в лагере. Когда он читал эти слова, то вдумывался в них так же мало, как и его товарищи. Надпись существовала сама по себе-просто слова, пьянящие и громкие. А смерть-кто знал ее, кто думал о ней, кто? Но однажды ребятам пришлось доказать свою храбрость. Им завязали глаза и привели на холм, высоты которого они не знали. Югендфюрер поставил их на край обрыва и сказал: «Прыгайте вниз! — и добавил: — Это опасно, холм высокий, а внизу камни. Можно разбиться и даже сломать себе шею». Некоторые отказались прыгать, и их с насмешками отправили обратно. Но из тех, кто остался, ни один не спросил, зачем нужен этот безумный прыжок и почему это вопрос чести.

Тогда Томас вспомнил о надписи на воротах лагеря и сказал себе: «Теперь уже не до шуток». Он услышал шум моря и прыгнул. В этот миг Томас, как и каждый, кто прыгал, казался, наверное, очень смешным, так как югендфюреры всякий раз раскатисто хохотали. И сейчас Томас снова вспомнил все это: необъяснимый страх перед тем, что его ожидало, дыхание смерти, внезапно вторгшейся в жизнь, прыжок, падение, которое казалось бесконечным и сопровождалось взрывами смеха.

Вся его жизнь, все эти восемнадцать лет промелькнули перед глазами Томаса, восемнадцать лет, и самыми неизгладимыми событиями за прошедшие годы были тот прыжок и три выстрела в мишень сегодня на стрельбище. И вот теперь с высоты этих лет Томас рухнул в неизвестность, в темноту. Он упал на самое дно, тело его содрогнулось, он открыл глаза — рядом лежала она, убитая, мертвая. Томас задрожал и пустился было бежать.

Но Иозеф схватил его за плечо.

— Ты куда? — заорал на него Иозеф.

Томас молчал. Ему хотелось только одного: убежать далеко-далеко отсюда. Но об этом незачем было говорить Иозефу. Тут ему пришло кое-что на ум. Он пролепетал:

— Да я хотел принести лопату… Надо же ее похоронить…

— Так, так, — сказал Иозеф. — Принести лопату… Ишь ты, какой прыткий! — Он крепче вцепился в воротник своего товарища, а левой рукой схватил штык.

Томас не видел этого, он только услышал лязг металла.

— Ты что? — беззвучно спросил он.

К нему подошел Карл.

— Продать нас хотел? — спросил он.

Только теперь Томас все понял. Резким движением он вырвался и тоже замахнулся. Но Иозеф уже держал в руке штык, а Карл поднял винтовку.

Томас опустил руку.

— Вы с ума сошли, — сказал он.

Они не отвечали и молча следили друг за другом.

— Оставьте меня в покое! — проговорил Томас.

Они не отвечали. Томас пошатнулся. В глазах у него потемнело. Ему сделалось дурно.

— Это было бы тебе на руку, — услышал он голос Иозефа. — Он хочет, чтобы его оставили в покое! Он не стрелял. Хочет удрать. Хочет остаться чистеньким. А нас продать. Предатель!

Томас собрался с силами.

— Я никого не хочу продавать, — пролепетал он.

— Пусть он тоже выстрелит. Тогда и он будет соучастником, — сказал Иозеф Карлу.

— То есть как это? — спросил Карл.

— Пусть тоже выстрелит, как мы.

— В нее?

— Да, — зарычал Иозеф, — да!

— Нет, нет, только не это, — в ужасе простонал Томас.

Карл тоже возразил.

— К чему лишний шум, — сказал он.

Он поднял винтовку и прицелился Томасу в грудь.

Томас не двинулся с места. Колени у него снова оцепенели. Почувствовав прикосновение металла к своему телу, он твердо взглянул в глаза Карлу.

Какое-то мгновение стояли они так, друг против друга. Томас не сморгнул. Наконец Карл опустил винтовку. Они все еще впивались друг в друга глазами.

— Запомни, — сказал Карл, — если ты нас предашь, тогда тебе крышка. Нам теперь нечего бояться, одним больше, одним меньше.

— Я ведь не предатель, ребята! — сказал Томас.

— Нет, — возразил Иозеф, — этого мало. Повторяй, Томас: «Если я предам вас, ребята, тогда мне смерть!» Повтори!

— Если я предам вас, тогда мне смерть! — без колебания повторил Томас.

— Порядок, — сказал Карл.

Только теперь он отвел взгляд от Томаса. Но они опять стояли в нерешительности, как и раньше. Что делать с убитой? Каждую минуту мог кто-нибудь пройти мимо — солдат, офицер, наконец, крестьянин.

Ведь эта дорога вела в Либиакен, в ресторанчик. Им показалось, что они уже слышат издалека голоса, смутный говор.

— Надо унести ее отсюда подальше; как можно дальше, к самой границе, прошептал Карл. — Надо утопить ее в трясине. Беритесь!

Он сказал «беритесь!», словно отдал команду.

А сам не сдвинулся с места. Иозеф схватил убитую за руки.

Томас послушно нагнулся к убитой, но едва он к ней прикоснулся, как тут же отдернул руку, словно его ударило электрическим током. Он снова попытался взять ее за ноги, снова отскочил и уже не мог больше на нее смотреть. Томас отвернулся, судорога пробежала по всему его тел; он зарыдал, как ребенок, и упал на траву.

Иозеф дал ему пинка.

— Вставай, сопляк, трус!

Томас, рыдая, перевернулся на бок. Карл приподнял его, поставил на ноги и сказал:

— А ты лучше засунь в рот палец.

Томас отчаянно замотал головой и чуть не задохвулся от спазмы. Карл еще раз повернул его на бок, и Томаса вырвало.

— Господи, ну и сопляк! И что за люди тебя вырастили, видно, тряпки какие-то, — сказал Иозеф.

И вдруг его бросило в дрожь. У него задрожали руки, губы, все тело. Он насторожился, обернулся и прошептал: